Так миновало четыре счастливых года. В конце этого срока Филомена обнаружила, что ждет ребенка. Радости сэра Геркулеса не было предела. «Если будет на то воля Божья, – записал он в своем дневнике, – род Лапитов продолжится, и наше особое, утонченное племя будет жить в поколениях, пока в урочное время мир не признает превосходство этих созданий, над которыми привыкло насмехаться». Ту же мысль он выразил в стихотворении, написанном им на рождение сына. Ребенка назвали Фердинандо в честь основателя рода.
По прошествии нескольких месяцев тревожное чувство стало закрадываться в души сэра Геркулеса и его жены: ребенок рос с необычайной быстротой. В год он весил столько, сколько Геркулес – в три. «Фердинандо развивается крещендо, – записала Филомена в своем дневнике. – Это кажется неестественным». В полтора года ребенок догнал в росте самого маленького жокея, тридцатишестилетнего мужчину. Неужели Фердинанду суждено стать человеком нормальных, великанских габаритов? Ни один из родителей не осмеливался произнести подобное вслух, но оба в своих дневниках с ужасом размышляли об этом.
Когда Фердинандо исполнилось три года, он перегнал ростом мать и всего дюйма на два не дотягивал до отца. «Сегодня мы в первый раз обсуждали складывающуюся ситуацию, – записал сэр Геркулес. – Чудовищную правду больше невозможно скрыть: Фердинандо не такой, как мы. В эту его третью годовщину, в день, когда мы должны были бы радоваться здоровью, силе и красоте нашего ребенка, мы вместе оплакивали наше разбитое счастье. Господи, даруй нам силы нести этот крест».
В восемь лет Фердинандо был таким огромным и пышущим здоровьем мальчиком, что родители, как бы они этому ни противились в душе, решили отправить его в школу. В начале очередного семестра его снарядили и отвезли в Итон. В доме воцарились мир и тишина. На летние каникулы Фердинандо приехал еще более выросшим и окрепшим. «Он груб, ни с кем не считается, и его невозможно ни в чем убедить, – записал сэр Геркулес. – Научить его хорошим манерам можно, видимо, только поркой». Но никакого физического насилия Фердинандо, который был уже на восемнадцать дюймов выше отца, разумеется, не потерпел бы.
Года три спустя, приехав в Кром на летние каникулы, он привез с собой огромного мастиффа, купив его в Виндзоре у какого-то старика, которому было не по карману кормить такую собаку. Это было дикое и непредсказуемое животное; едва войдя в дом, пес набросился на любимого мопса сэра Геркулеса, стиснул его зубами и стал трепать, пока того, полуживого, с трудом у него не отняли. Чрезвычайно разгневанный этим происшествием, сэр Геркулес приказал посадить зверя на цепь в конюшенном дворе. Фердинандо угрюмо ответил, что собака принадлежит ему и он будет держать ее там, где ему нравится. Отец, свирепея, велел ему немедленно увести животное из дома под страхом своего крайнего недовольства. Фердинандо и с места не двинулся. В этот момент в комнату вошла его мать, пес с ходу налетел на нее, сбил с ног, и никто глазом моргнуть не успел, как он свирепо порвал ей руку и плечо; еще секунда – и он вцепился бы ей в горло, если бы сэр Геркулес не выхватил шпагу и не поразил пса прямо в сердце. Повернувшись к сыну, он приказал ему сейчас же покинуть комнату, поскольку ему не подобало находиться в одном помещении с матерью, которую он чуть не убил. И таким устрашающим был вид сэра Геркулеса, ногой попиравшего труп гигантского пса и не выпускавшего из руки шпаги, с которой еще капала кровь, такими властными были его голос, жесты и выражение лица, что Фердинандо в ужасе выскользнул из комнаты и до конца каникул вел себя примернейшим образом. Раны, нанесенные его матери мастиффом, вскоре зажили, но переживания, которые оставил этот инцидент, оказались неизгладимыми; с того дня она постоянно пребывала во власти воображаемого страха.
Два года, проведенные Фердинандо на континенте в путешествии, стали для его родителей временем счастливой передышки. Но даже в этот период мысли о будущем терзали их, и развлечения былых лет уже не могли их утешить. Леди Филомена потеряла голос, а у сэра Геркулеса разыгрался такой ревматизм, что он не мог больше играть на скрипке. Сам он еще охотился иногда со своими мопсами, но жена его чувствовала себя слишком старой и – после происшествия с мастиффом – слишком нервной для подобных занятий. Самое большое, на что она теперь была способна ради доставления удовольствия мужу, следовать за ним на расстоянии в маленькой двуколке, запряженной самыми смирными старичками-шетландцами.
В день, когда ожидалось возвращение Фердинандо, Филомена, мучимая неясными страхами и дурными предчувствиями, удалилась в свою спальню и слегла в постель. Сэр Геркулес встречал сына в одиночестве. В комнату вошел великан в коричневом дорожном костюме.
– Добро пожаловать домой, сын мой, – приветствовал его сэр Геркулес слегка дрожащим голосом.
– Надеюсь, вы в добром здравии, сэр. – Фердинандо склонился, чтобы пожать отцу руку, потом снова выпрямился. Макушкой отец доставал ему лишь до бедра.
Фердинандо явился не один. Его сопровождали двое друзей, его ровесников, и каждый привез с собой слугу. Вот уже тридцать лет Кром не оскверняло присутствие такого количества представителей обычной человеческой расы. Сэр Геркулес негодовал и страшился, но законы гостеприимства соблюдал, как того требовали приличия. Он принял молодых людей с угрюмой вежливостью и распорядился, чтобы их слуг хорошо накормили на кухне.
Старый обеденный стол снова извлекли на свет и протерли от пыли (сэр Геркулес с женой давно привыкли обедать за маленьким столом высотой в двадцать дюймов). Саймону, пожилому дворецкому, которого было едва видно над краем большого стола, помогали прислуживать слуги гостей.
Восседая во главе стола, сэр Геркулес с обычной любезностью поддерживал беседу о приятных впечатлениях заграничного путешествия, о красотах природы и произведениях искусства, увиденных ими за рубежом, о венецианской опере, местных церковных хорах детей-сирот и прочих материях. Молодые люди особо не прислушивались к его рассуждениям, маскируя рвущийся наружу смех притворным кашлем, они развлекались наблюдением за усилиями дворецкого менять тарелки и наполнять бокалы на высоком столе. Сэр Геркулес, сделав вид, что не замечает этого, сменил тему и заговорил о развлечениях на свежем воздухе. Один из молодых людей поинтересовался, правда ли, что, как он слышал, хозяин поместья охотится на кроликов со сворой мопсов. Сэр Геркулес ответил утвердительно и стал подробно описывать процесс охоты. Молодые люди захохотали.
По окончании ужина сэр Геркулес сполз с высокого стула и под предлогом того, что должен проведать жену, пожелал всем спокойной ночи. Поднимаясь по лестнице, он слышал за спиной хохот. Филомена не спала; лежа в постели, она прислушивалась к оглушительному смеху и непривычно громкому топоту на лестнице и в коридорах. Сэр Геркулес пододвинул стул к ее кровати и долго молча сидел рядом, держа жену за руку и время от времени нежно сжимая ее ладонь. Около десяти часов их напугал чудовищный грохот. Звон разбитого стекла, топот, взрывы смеха, рев и крики. Шум не прекращался, поэтому через несколько минут сэр Геркулес встал и, несмотря на мольбы жены не делать этого, решил пойти посмотреть, что происходит. Свет на лестнице не горел, пришлось пробираться на ощупь, осторожно спускаясь со ступеньки на ступеньку и задерживаясь на каждой из них, прежде чем сделать следующий шаг. Шум становился все ближе, и крики начали складываться в различимые слова и фразы. Из-под двери столовой пробивалась полоска света. Сэр Геркулес на цыпочках пересек холл. Когда он уже приближался к двери, за ней снова раздался дикий металлический скрежет и звон стекла. Что они там делают? Поднявшись на носочки, он сумел заглянуть в замочную скважину. Посреди разоренного стола отплясывал джигу старый дворецкий Саймон, которого напоили так, что он едва держался на ногах. Под его насквозь пропитавшимися разлитым вином башмаками хрустели осколки битой посуды. Трое молодых людей, сидя вокруг стола, колотили по нему руками и разбитыми бутылками, смеялись и криками подзадоривали его. Трое рослых слуг, прислонившись к стене, тоже гоготали. Вдруг Фердинандо запустил в голову танцора пригоршней грецких орехов, это так ошарашило и изумило карлика, что он споткнулся и рухнул на спину, опрокинув графин и несколько бокалов. Его подняли, влили в него еще бренди и похлопали по спине. Старик лишь бессмысленно улыбался, икая.