И плевать!
Присев на лавку, осмотрела свою горницу, где прожила с детства, всю жизнь мою. С ней больнее всего расставаться. Здесь мама мне колыбельные своей родины пела. Вновь глянула на сундуки и медленно, вдумчиво проговорила про себя: «У меня есть цель: не вернуться к брату никогда, и значит – светлое будущее. Не хочу! Не могу! И не позволю рушить мою жизнь в угоду его чересчур честолюбивым желаниям, доходящим до безумия!»
Сразу стало легче на душе и светлее вокруг. Это добрый знак!
Глава 3
Темно-синий плат привычно закрыл пол-лица и фигуру до пояса. Закрепила его петелькой под подбородком и нарядной красной лентой на голове – этаким послаблением, утешением для сопливых, несозревших девчонок, которым только дай покрасоваться. Но обязанным носить эту накидку, впрочем, нисколько не сковывающую движений. А то мало ли что может случиться, еще помешает обороту.
«Как же обрыдла мерзкая, уже в печенках сидящая тряпка! Задрала!» – раздраженно прошипела я, морщась, рассматривая себя в зеркале.
И ведь только у северян принят девичий плат. Наверное, уже даже и не помнит никто толком, откуда пошла эта традиция: когда девочка становится подростком, отроковицей, и у нее меняется запах, то должна надеть плат и носить, пока не придет возраст невесты. Считается, что таким образом будущая хранительница очага и мать учится терпению, ведь юным свойственны порывы, необдуманные выходки, желание показать всем, что самая красивая. А ценятся в жизни больше не красота, а характер женщины, ее сила воли.
Правда, сами матери семейств частенько шутили, что плат для того, чтобы девочки учились привлекать парней не столько хорошеньким личиком, сколько каждым плавным движением, каждым выразительным жестом, мягкой, бесшумной поступью, приятной беседой. В общем, с помощью плата воспитываются настоящие женщины, будущие страстные, но верные волчицы, чтобы семьи были крепкими и дети сильными.
Я бы с ними согласилась, если бы не была принуждена носить его и в двадцать три года, когда пора юности уже миновала. Унизительно до боли, до глубины души.
– Савери! – привычно рявкнул снизу брат.
Вздрогнув, я быстро поправила плат, проверяя, все ли в порядке, забрала мамин амулет с изображением богини Луны и с колотящимся сердцем подошла к двери. Замерла, поднесла амулет к губам и поцеловала на удачу. Я частенько обращалась к этой богине – покровительнице женщин и семейного очага – за помощью, но пока она неизменно помогала мне оберегать чужие жизни, любовь и семью.
Выйдя на высокое красное крыльцо, я на миг замерла от изумления: в предрассветной розовой дымке, помимо обоза из нескольких добротных телег, увидела огромную толпу народа, собравшуюся во дворе, у ворот и вдоль улицы. Надо же, даже из ближайших селений приехали целыми семьями, чтобы с грустными, сочувствующими улыбками проводить меня. Глаза защипало от слез радости, благодарности, признательности, на душе полегчало.
Брат, фыркнув, величаво двинулся к охранникам обоза и замершему возле них княжескому поверенному. Этот кот с превеликим интересом наблюдал за происходящим, не скрывая удивления, и, кажется, был ошеломлен количеством жителей нашей долины всех сословий и лет, явившихся проводить заложницу из Волчьего клыка, а может, и будущую невесту князя. И немудрено, обычно столько народу на праздничные гуляния собирается, ярмарку, проводы войска, бывает, что и на большую свадьбу.
На неверных ногах я спустилась по ступеням и подошла к ближайшим клановцам. Прямиком к выделяющейся из толпы Ладе – высокой, статной, красивой волчице с толстой косой, уложенной вокруг головы. По-моему, Амаль любил ее когда-то, а если не любил, то, наверное, она ему очень нравилась. Но выбрала она скромного, неразговорчивого волка Родиона – лучшего охотника клана. Скорее всего, из-за этого брат и озлобился, ведь именно после свадьбы Лады и Родиона он вызвал на бой отца. Но я не держу на нее обиды: любовь приходит к достойным.
Лада приблизилась ко мне и, крепко обняв, едва слышно шепнула на ухо:
– Береги себя, Савери! Ты достойна самого большого счастья, поэтому постарайся не вернуться обратно! А я помолюсь за твою удачу богине!
На миг мы замерли, встретившись взглядами. Лада стала моей старшей подругой, тайной, ведь Амаль не допускал, чтобы я с кем-то сближалась. Но с тех пор как я выходила беременную Ладушку и помогла родиться ее близнецам-волчатам, между нами установилась своеобразная, но крепкая дружба.
– Я очень постараюсь, – улыбнулась ей глазами.
Лада-Ладушка, снова обняв меня, выдохнула на ухо:
– Не делись ни с кем! Там деньги… на счастье! – И громко добавила, подавая мне вышитый петухами и цветами холщовый мешочек, вкусно пахнущий мятными сладостями: – Это подсластить дорожку.
Чмокнула меня в щеку и затерялась в толпе. А я роняла слезы радости и печали – с единственной подругой попрощалась. Настоящей! Выходит, она вместе с мужем позаботилась о моем будущем, копила…
Дальше женщины подходили ко мне одна за другой и одаривали на дорогу. Все улыбались, хотели поддержать и ободрить. Кто-то всю ночь простоял у печи:
– Пирожки свежие, еще теплые…
Кто-то принес украшения и амулеты – ценные, оттого что своими руками сделанные, с душой.
– Храни вас Луна…
– На удачу…
– На счастье…
Дарили вышитые рубахи и юбки нарядные.
Наш местный сапожник богатые, сафьяновые, расписные сапожки справил:
– Нашей кошечке сапожки – бегать по дорожке…
Скорняк преподнес тончайшей выделки овчинную курточку в цвет. Видно, вместе с сапожником подарок обсуждали:
– Теплая обновка для южной кошечки-мерзлячки…
Под конец удивил здоровенный пожилой волк Моха-кузнец. В благодарность за своих внуков вручил мне тонкий кинжал с резной ручкой и ножнами из дубленой кожи:
– В хозяйстве сгодится.
Пока мои сопровождающие складывали дары в телегу, я поясно кланялась всем. Сквозь слезы благодарила, тоже желала им удачи и здоровья, просила не поминать лихом, как принято перед долгим расставанием. Ни за что и никогда бы не подумала, что вот так буду уезжать из Волчьего клыка. Что кто-то всплакнет, что одарят подарками, добрым словом. И что еще долго будут махать вслед обозу.
Я тоже махала, с болью в сердце глядя на одинокую грозную фигуру брата, широко расставив ноги и заложив руки за спину, мрачно глядевшего на меня. Он точно не прощался и своим видом показывал, что расстаемся мы ненадолго. Единственного брата, самое родное по крови существо – и того теряю! Даже не так, бегу от него!
Когда город скрылся за поворотом, я, всхлипывая, опустила полог, осмотрелась. Амаль, как обычно, не поскупился напоследок, сено на полу кибитки накрыли парой толстых шерстяных ковров, чтобы поменьше трясло, бросили несколько шкур, чтобы ночью укрываться от холода. Рядом с сундуками положили складной столик, корзины со снедью и подарки, глядя на которые я улыбнулась и полезла за вкусно пахнущими пирожками.
После бессонной ночи, волнующего прощания и нескольких пирожков глаза закрывались сами собой. А то ночью так и не смогла заснуть, боялась, что сорвется поездка ко двору князя Северного – и все, конец мечтам.
* * *
Проснулась я оттого, что тряска прекратилась и душновато стало. Выбралась из-под шкур – весной поутру еще прохладно – и до хруста, с удовольствием потянулась. Хотела было привычно прикрыть лицо краем платка, прежде чем высунуться из кибитки, да замерла в раздумьях: а почему, собственно, нет? Ведь я будущая невеста князя. Более того, свободная кошка. И наконец-то рядом больше нет главного надсмотрщика – Амаля, единственного, кто имел хоть какое-то право заставить меня носить плат после созревания. Вернее, не имел, но заставлял своей властью. Еще, конечно, смелости добавили столь дружные и трогательные проводы.