– Это же апокалипсис, человечество с таким развитием вымрет или настоящим мужчиной будет считаться тот, кого каждый второй ребенок будет считать своим папой. Во время революции революционерка А. Коллонтай выдвинула в любви теорию стакана воды. По ней любить, это как утолить жажду чувств. Испил стакан любви и пошел дальше, к победе коммунизма. За границей Симона де Бовуар тоже ратовала: «Ни брака, ни детей, только свобода любви». Любовь же рассматривала не как самопожертвование себя возлюбленному, что сравнивала с самоубийством, а рассматривала её как возможность самоутверждения. Отдала себя полностью науке. Её книга «Второй пол» наделала много шума. У той и другой любовь не была самоцелью, и они её оттесняли на второй план, не понимая того, что в самопожертвовании может быть и социальная среда самовыражения. Та и другая всё-таки выходили замуж и измену мужьям простить не смогли, так как любовь для них не была социальной формой полного взаимного самовыражения. А условия брака не фиксировали общественную необходимость. Ввиду этого детьми ни мир, ни себя так и не осчастливили. То, что их взгляды для развития общества не рациональны, жизнь доказала.
– Если общество будет ориентироваться на прирост биоматериала, то это не такая уж сложная задача, но она слабо связана с личным счастьем, – возразила она. – Эти великие женщины, о которых вы упомянули, были бесконечны в стремлении к своему счастью. Каждому надо давать своё.
– Ну, если так рассуждать, общество может свою репродуктивную значимость потерять.
– Это проблемы общества, а не личности.
– Нет, нет, ни в коем случае, вы ошибаетесь, одиночество – это трагедия и женщины. Здесь, скорее всего, нужны условия, на которых женщина и общество были бы в согласии, и условия узаконенного секса как любви определяли и ту и эту необходимость. Прав я или нет, время покажет. Перед женщиной всегда стоит выбор жертвенности своему «Я», мужчине, детям.
– Может быть, может быть, вы и правы, но пока социальные условия не учитывают этого, их матрица требует жертвенности только семье или работе. Конфликты счастья этим и определены.
– Пока общество не научится находить во всех случаях приемлемо-обобщающее согласие развития жизни, оно не сможет называться благим, и женщины будут жертвовать одним ради другого.
– Вы, медицинские работники, сестры и братья милосердия, разве не служители Бога, неужто допустите того, чтоб женщины жертвовали продолжением своей плоти?
Я усмехнулась.
– Ваши умозаключения смешны.
– Ничего и не смешные. Изначально служители бога занимались и телесным, и духовным здоровьем людей, а значит, и счастьем, и любовью. Почему бы ныне вам не вменить эту обязанность? Для этого нужно только видеть, что любовь – это инстинкт продолжения рода, получения счастья и здоровья. Не находит человек этого счастья в жизни – болеет. Представьте, вы в руках с крестом спасения с молитвой даете пилюли спасения или жрицу духовного исцеления. Нужен всего лишь врач в исцеление с отделом духовного дообследования. Всё сразу упростится.
– В чем-то вы правы. Сестры милосердия были первыми медицинскими спасителями на войнах. Мы и сейчас несем этот крест.
– Женщина, как святая энергия красоты, всегда возбуждает любовь и уже этим исцеляет и с этим призвана Богом идти по миру.
Так, сбиваясь с одной мысли на другую, мы часто разговаривали при его осмотрах. Порой рассуждая о женщинах и мужчинах, утверждал, что женщина, хоть и начинает любить ушами, все равно стремится жить ощущениями сердца, то есть любовью, а это зависит не только от слов. Хотя современные женщины старше восемнадцати лет уже влюбляются не ушами, а мозгами. Мужчины, естественно, влюбляются по-прежнему глазами. В этом говорит их природа, но всегда стараются жить рассудком. Проявляя отношением к женщине свои первые чувства, они тем самым как бы вытаскивают и показывают им своё Адамово ребро: если оно подходит женщине, они получают взаимность. К сожалению, время мужской взаимности не вечно и всегда зависит от легкости замены объекта любви. Чем моложе мужчина, тем чаще думает той головой, которая не на плечах, да и молодки в молодости тоже инстинктивно думают межбедренной совестью.
В любом случае любовь женщины традиционно ответственна, вторична и в сформировавшейся женщине больше разумна. Её взаимная любовь либо заменяет романтическую любовь страсти мужского воображения на любовь душевную, либо нет. Для того чтоб это произошло, от женщины требуется проявление таланта любви. Если его нет, нужно идти в школу религии любви или в больницу. Искусство любви требует своей религии и своей клиники. Потому вам, женщинам, утверждал он, впору стать частью некой спасительной религии будущего. Таким утверждениям я не возмущалась, но иногда просила помолчать, ссылаясь на то, что это мешало обследованию.
Помню, утверждал, что если мужчина влюбляется в красоту, то это увлечение. Живет же больше с характером, это его быт – душевная любовь. Однако соединяется полностью с женщиной духовной любовью – только общим мышлением, интересами и увлечениями. В его понимании было убеждение, что любовь увлечения всегда требует от ИНЬ и ЯН только страсти и жива, пока тепло её греет. Душевная же любовь живет столько, сколько есть энергии взаимного душевного внимания и отказа от себя ради другого. В этой любви, утверждал, что женщина готова возносить себя к божеству через вознесение мужчины до себя.
Как тут можно было реагировать, я не знала, ведь это нельзя было ни признавать, ни отвергать. То, что взаимная духовная любовь может быть вечной и что она не требует альтруизма, могло быть как сомнительным, так и нет. Утверждал, что в ней нет жертвы одного ради другого, как и убийства своей самости. В ней люди срастаются друг с другом. Душа одного мигрирует в душу другого, и происходит реинкарнация чувств в одно целое, превращая отношения в идеальную любовь. Даже физическая измена не может разорвать их. Гибель одного порождает порой гибель и другого. Чтобы этого не произошло, нужен соответствующий врач.
Я как-то даже поддержала его в таком убеждении, и его в рассуждениях понесло дальше. Он стал утверждать, что врач чувств, семейный доктор, семейный священник – должны быть в единой службе. Религия получила бы возможность продлять или укорачивать жизнь уже не на небесах, а в реальной жизни. Утверждал, что врачам всегда легче решать, кому дарить или не дарить бессмертие. Если бросить на весы дела грешные и дела добрые и перетянули добрые – получай таблетки для любви и продления жизни, превысили грешные – отказать. Необходимо только сотворить религию любви как форму исцеления от телесных и душевных недугов. Ниспослание любви должно быть формой терапии исцеления.
Когда же я спросила его, кто же будет платить за такой сервис, Бог или государство, он ответил, что мы, медики, должны стать слугами двух господ, государства и Бога. Основные и дополнительные наши стимулы ставил в зависимость от соблюдения социальной нормы больных, продолжительности жизни жителей и благополучных семей того района, который обслуживает медицинское учреждение. Тогда бы, старался он убедить меня, ваша служба могла бы через святость откровения заставить всех каяться перед процедурой исцеления, даже в грехах. Лечение каждого грешника было бы более эффективным. Рассматривал болезни как грешные накопления.
Я молча слушала его наполовину шуточные, наполовину как будто серьезные фантазии и лишь качала головой. Когда же спросила, за какие грехи постигла его глазная кара, он, увлекшись в своих фантазиях, вполне серьёзно ответил, что не верил в Бога. Потому и верил тому, что медики должны служить Богу, а их исцеление каждого – быть манной с небес за привнесение больными в мир добра. В этих рассуждениях он казался искренним и счастливым. Похоже, у него не было другого терпеливого слушателя кроме меня. Излагая свои доводы, убеждал меня в том, что если бы стимулы врачей зависели от качества здоровья их пациентов, то они бы бегали и беспокоились о здоровье и счастье любого закрепленного за ними жителя, а не ждали, когда они пожалуют со стонами к ним сами.