Следующие три километра леса Шеф, Анатолий и Пётр наперебой рассказывали анекдоты на самые разные темы. Виктор за всю жизнь столько не слышал. Его только удивило, как же легко его попутчики сменили тему. Мысль о том, что эти люди моются в общей бане и это для них норма, засела в голове очень крепко. Неужели и эта серьёзная Екатерина Сергеевна с Евгением Борисовичем будут со всеми вместе без всего?.. Это не могло быть правдой. Это какая-то фантазия, извращение. Что-то такое… ненормальное… но это же, вроде, нормальные люди…
– … Когда мужчина полигамен – это нормально. Плохо, когда гомопопен! – сквозь смех прозвучал очередной анекдот в тему размышлений Виктора.
* * *
К обеду, к половине первого дня, успели сделать 3 фактических шурфа, которые на фото были отражены как 10.
– Не надо зарываться. Во всём должен быть здравый смысл. Даже в халтурном подходе, – просто вслух, ни к кому конкретно не обращаясь, изрёк Шеф.
– А почему этот лес называется пашней? Тут же тайга, считай, никакой трактор не пройдёт – задал Виктор мучавший его второй день вопрос.
– Диалектика, понимаешь. Дизъюнкция. Есть то, чего нет, а называется тем, чем не является. Асиметричный дуализм языкового знака. Ничто не тождественно самому себе. Название само по себе, а сущность вещей – сама по себе… – Дядя Саша произносил в ответ на вопрос бессмысленные слова тихим голосом, сосредоточившись на отрисовывании стенки шурфа. На лист фанеры он приколол лист миллиметровой бумаги и каждый шурф, кроме фотографирования, был ещё и срисован. Заметив удивлённое выражение лица Виктора, Александр Викторович разъяснил нормальным языком: – Оставим философию. По всем документам здесь всё ещё пахотные земли. Ещё в девяностые годы недавнего для нас двадцатого века здесь было поле, стояли деревни. Но природа очень быстро возвращает себе то, что не возделывается человеком. За двадцать-тридцать лет здесь вырос весь этот лес. Но как лес он нигде не учтён. Этим часто пользуются браконьеры от власти… Так называемые «белые пятна леса». Деревья на пашнях вырубают без жалости, прибыль с продажи себе, но формально лесные угодья области никто не трогает. Вот поэтому мы и копаем пашню посреди леса. Привыкай. Мы живём в мире, где всё имеет одно имя, а по факту имеет иную сущность. Как в анекдоте про смородину: «Это чёрная смородина? – Нет, красная. – А почему она белая? – Потому что зелёная».
Стало немного понятнее. И не только про пашню. На этом простом примере появилось куда более широкое понимание более сложных вещей. Сформулировать в слова это понимание Виктор не мог. Но чувствовал, что понял что-то большее.
За обедом Анатолий и Пётр продолжали какой-то давний разговор, рассказывали свои воспоминания.
Анатолий говорил о каких-то невероятных вещах, связанных с политикой, заграничными поездками, встречах с Путиным, работе в ГосДуме, дипломатических приёмах… Было невероятно, что этот небритый человек в грязных сапогах мог вообще где-то бывать. Что делает здесь? Как это, отдыхает? Отдыхают такие рассказчики где-нибудь за границей. А кто он вообще? По словам Дяди Саши выходило, что Анатолий представитель какого-то иного мира, автор учебных пособий, журналист, политолог, преподаватель философии, автор курса хорошей жизни, и вообще до чёртиков умный, фантастически успешный, хоть и ведёт себя как раздолбай, по большей части. Сейчас в очередной раз меняет направление деятельности…
Пётр настаивал, а Анатолий лениво отнекивался:
– Ты почему про свои косяки до сих пор книгу не пишешь? Послушать тебя – оборжаться и обрыдаться. Выписал бы на бумагу.
– Да ну, лень браться. Я был писателем, это очень тяжело.
– А про что писал?
– Научные книги. Статьи писал научные. Про поездки свои писал. Про других людей. Когда в информцентре трудился – каждый день что-то писал помногу. Журналист – это писатель каждый день про новое. А сейчас не хочу. Сейчас лень. Про прошлое не хочу, а текущее ещё не закончилось.
– Ну, так записывай что есть. Пока допишешь – как раз и текущие твои косяки закончатся.
– Нет. Так нельзя. Это будет плохая книга. Хорошая книга пишется с конца. Когда история завершена и понятна. А книги, которые пишут с начала, не зная, чем они закончатся – это плохие книги. Да и не хочу я опять от всяких дебилов, которые сами ничего не написали, но всегда знают, как надо было писать лучше, наставления слышать. «Наказы на будущее с учётом ошибок выявленных в текущей работе». Умники доморощенные! Всё им легко и просто, когда всё уже сделано. Я и сам потом часто видел, что многое можно было бы иначе написать и сделать, но ёлки-палки, когда идёшь в темноте и наощупь – это очень трудно. Глядя на пройдённый путь, ты осматриваешь его как бы при включённом свете. Разумеется, кажется, что можно было бы идти к цели проще и правильнее. Но в момент движения света нет! Вот и не хочу я опять в эту тяжкую темноту с неизвестным завершением.
– Ты уже вон сколько бумаги понапачкал, и всё изнутри знаешь. Говорю тебе: сядь, прижми жопу к стулу, и напиши толковую книгу! Это же твоё! От себя бегать нельзя…
– В попытке убежать от себя я всегда показываю неплохое время, между прочим. Правда, результатов не добивался, это правда… Меня, в общем, никто никогда не держал. Все оставались на своих местах. Да я и сам понимал, что какое время не покажи, а окажешься там, откуда так резво стартанул… Зато время хорошее показываю… Не хочу я опять туда… Хочу, конечно, то есть чтобы излагать гладко, а писателем быть не хочу. Потому и не пишу.
Утомление третьего дня тяжёлой физической работы казалось Виктору непереносимым. Болели руки от лопаты, ладони, локти, плечи. Очень болела спина. От длинных переходов гудели и болели ноги. Он просто сидел и молча слушал, механически, почти не ощущая вкуса, поглощал пищу. Даже кофе Анатолия Ивановича не помогал. А Шеф, Анатолий и Пётр всё делились своими историями из прошлого. Какая-то давняя, вроде непримечательная история, участником которой оказался Анатолий, особенно интересовала Шефа и Петра. Они настойчиво требовали пересказать её прямо с самого начала, со всеми неприличными подробностями, поскольку со слов другой участницы событий, Юли, всё звучало как-то невероятно в смысле патриархального уклада маленьких городков. Анатолий вроде бы нехотя и издалека начал повествование.
* * *
– …В августе 2000 года, когда во Франции разбился немецкий «Конкорд» и в Баренцевом море затонула лодка «Курск», мы копали в Кириллове, в самом Кирилло-Белозерском монастыре. Жили в общаге, в районе с народным названием «Обшара». В тот год я вдруг самостоятельно додумался до очевидного: минус демократии в том, что знакомство с власть имущими ничего не гарантирует, так как каждый может дойти до самого верха, как и с верху опять скатиться в самый низ; а вот симпатичный диктаторский режим с ограниченным доступом к телу диктатора и личным знакомством с диктатором – это большие возможности. Это понимание сильно врезалось в память, как добытое самостоятельно. Вслед за ним, как из водопада, вдруг стало пониматься всё подряд обо всём, что есть вокруг. Эти новые понимания я уже так ярко не запоминал. Теперь, когда я понимал, не нужно помнить – можно каждый раз понять заново.
– …хороший был год в плане разврата. Помню, свои намерения в отношении Юли, которую увидел первый раз только в то утро, я обозначил однозначно, чем ошарашил даже её, не самую робкую девушку нашего факультета – Пётр понимающе хмыкнул и закивал. Девушка была далеко не робкая.
– ..мы ехали в Кириллов на УАЗе-будке. Можно было расположиться в этой самой будке на оборудовании и продуктах, но я, не говоря ни одного лишнего слова, сел вперёд, в кабину на правое кресло и почти насильно усадил Юлю себе на колени. Кирилл подавил в себе удивление и почти всю дорогу молчал. То есть говорил, но так, не по делу, почти что о погоде. (Хотя для археологов это важная тема). Юлю я держал в обнимку, регулярно тискал за её большую грудь, отчего она тоже была малость пришиблена, но не возражала.