Кирилл сразу уехал обратно в Вологду за «копающим составом». Нам дал получение отрисовать стенки монастыря. Особенно указал на разность окон, чтобы мы не механически копировали через равные промежутки первое отрисованое окно, а качественно и полноценно переносили на миллиметровую бумагу каждый сантиметр стен. Особо наказал: все работы выполнять в трезвом состоянии.
Мы даже не стали ждать, пока затихнет звук двигателя, а сразу нырнули под одеяло…
– …Юлька – девка классная… – подтвердил Пётр, припоминая личный опыт общения с ней.
– …Через сутки после указания, после отъезда Кирилла, когда из всей работы было выполнено только одно окно и сорок шесть сантиметров стены, в стенном каземате, среди непрекращающихся со вчерашнего вечера утех, я говорил Юле:
– Мы же трезвые, а Кирилл не говорил, что «никаких отношений, кроме деловых», значит, никаких инструкций мы не нарушаем. На рабочем месте, трезвые, и сроки окончания работ ещё не наступили. Всё путём…
В качестве ложа для утех на рабочем месте – на отрисовке внутренних стен монастыря – использовалась надувная резиновая лодка «Нырок-2». Мы с этого времени называли её «многофункциональной».
Из графика со своими утехами мы выбились основательно. Но доделали к приезду «шефа» и «копающего состава» все рисунки.
Общага, в которой мы жили – унылое одноэтажное деревянное здание с семью жилыми комнатами, принадлежит ПТУ, в котором обучали (не знаю, обучают ли сейчас) на поваров, механизаторов, прочие рабочие специальности. В здании не было водопровода и канализации, воду носили из колонки во дворе, а туалет – дырка в полу в большой комнате в конце коридора. Кухня была с большой современной электро-плитой, дисковым телефоном (сейчас это кажется не принципиальным, но в двухтысячном наличие телефона было весьма важным обстоятельством), телевизором. Отопления не было даже печного – на зиму предусмотрены электрообогреватели.
Мы жили вместе с четверыми не уехавшими на лето учащимися ПТУ. Это были выпускники детского дома, дети, чьи родители были лишены родительских прав, в основном за пьянку. Им некуда было ехать. Эта общага до окончания ПТУ была их единственным домом.
Лица у всех четверых были страшные в своей тупости, с признаками дегенерации и вырождения. Все были с очень плохими зубами. В свои 17–18 лет они были явными хроническими алкоголиками.
Среди них была, как случайно выяснилось, одна девушка. В обычной ситуации на девушку она была похожа меньше всего: чисто по-мужски короткими злыми затяжками курит «Приму» и «Беломор», голос сипло-басовитый, какой бывает у давно и много пьющих людей, не здоровые волосы без причёски или хвостика до подбородка обрамляют мужицкое обветренное лицо. Ходит тяжело, враскоряку, руки всегда в карманах бесформенных штанов. Мат – обычная форма речи в быту.
Когда оказалось, что это девушка – она вышла на солнце в синем купальнике – я удивился, и потихоньку в шутку сказал Юле: «это не девушка, это – пьяный боцман на прогулке». Юля неожиданно долго смеялась такому сравнению. Оно ей почему-то понравилось. Никакой женской солидарности в тот момент между этими двумя разными девушками не было. С этого часа за девушкой-аборигеном так и закрепилось между нами прозвище «Боцман».
Ещё через пару дней я узнал, что эту грубую, некрасивую, пьющую и курящую, мужиковатую девушку зовут нежным именем Таня. До этого момента я просто не задумывался, как её могут звать. А когда узнал, внутренне ощутил, что такому существу вообще не может подойти ни одно женское имя. Наверное, она и сама это понимала, и была несчастна.
Через несколько дней мы с Юлей встретили «копающий состав» студентов на автобусной остановке: Кирилл ещё оставался в городе, доверяя руководство нам. Встреченных мы первым делом повели в общагу кормить. Среди приехавших было всего два парня. Студенты-девочки шли за нами по пыльной улице плотной притихшей кучей, а парни пили пиво, громко и бестолково матерились в воздух. Ольга потихоньку сказала мне, что Боцман рядом с ними просто золотой человек: хотя бы не шумит.
После приезда «копающего состава» нам с Юлькой больше не удалось уединиться. Все неизрасходованные ласки приходилось изливать на местных кошек. Возле «нашей» общаги был частный дом. У хозяев этого дома мы покупали молоко, и таскали ягоды с кустов смородины и малины. А ещё из этого дома к нам приходил и жил почти постоянно котёнок месяцев трёх-четырёх с очень длинной шерстью. На лето он сильно вылинял, и выглядел облезлым. Зимой он явно стал похож на меховой шар. Котёнок был худой, маленький, очень ласковый. Очень любил носиться и скакать по коридору общежития или по улице, как умеют только котята: выгнутая спина, распушённый хвост, загнутый набок и прыжки на прямых лапах. Сначала его назвали «Гейзер» за внезапные вскакивания с места почти на метр, а потом «тык-дынский кот». Быстро имя сократилось до «Тык-Дын». Когда мы уезжали из общаги, почти все хотели забрать с собой этого чудного котёнка, но никто не забрал…
…При том, что я сам придерживаюсь очень широких взглядов на жизнь, ибо грешен как начинающий сатана, не был никогда ханжой или застенчивым, тогда же я испытал один из самых сильных шоков в своей жизни.
Юля в тот день осталась в монастыре присматривать за студентами на раскопе в тюремном дворе (где позже снимался фильм «Апостол»), Кирилл руководил вторым раскопом около Московской башни, а я пошёл в магазин за хлебом к обеду. Право расходовать командировочные наличные деньги, выделенные на проживание, доверяется не каждому. В магазине был перерыв как раз на обед и около дверей толпилось человек десять. И я среди них. Можно было пройти в магазин без перерыва «Зауломский», который иначе, как «заугловский» никто не называл, но это же целых пятьсот метров! Логичнее прождать пятнадцать минут, а не ходить десять. Жизнь в захолустье каждого подчиняет своим правилам: активные не приживаются. Я отошёл к кустам ежевики и в ожидании открытия начал её сосредоточенно объедать. Всё равно в Кириллове ежевика за ягоду не считается и никем не собирается. Так что на меня даже не посмотрели. Сквозь густые заросли я видел хозяев двора, чью ежевику объедал. Два мужика копались в огороде и отошли перекурить как раз к тем кустам, возле которых я старался не шуметь. То, что я услышал из их разговора до сих пор вызывает у меня шок.
– Батя, а зачем тебе такая молоденькая любовница?
– Чего?.. Ты чего, сынок, эт-сам, а?!.. Какая такая молоденькая?..
– Да ладно, батя, ну, чё ты? Я же ничё… – и после тягостной паузы – Дай её мне!..
Я подумал, что меня барабаном по башке шарахнули. Но уже не мог уйти, не дослушав. Мне, конечно, было уже совсем не интересно, но всё же…
– А?.. Котора?.. Ты чего, Андрюха, сдурел?.. Ты чего? А?..
– Да не бойся ты, батя. Мы мамке скажем, что это моя девка, а ты с ней тоже будешь. Только ты скажи ей сам, а то я стесняюсь сам подойти.
– Ты чего, Андрюха? Эт-сам, котора? А?..
Отец что-то ещё бормотал, а сын Андрей отвечал. За это время они докурили, и опять пошли в огород. Чем закончился разговор – я не знал. Через пару недель опять ждал открытия этого магазина с обеда, так же объедая ежевику. В пределах моей слышимости разговаривали две обабившиеся тётки. Одна с низким глухим басом, вторая с визгливым пронзительным голосом.
– Паршивый народ эти мужики!.. Вон соседи мои, – указала на огород, в котором я слышал разговор, – молодой да старый, два сапога парочка!.. Старый завёл себе молодуху, а молодой покрывает его от матери, и за то сам с ней спит, за свою выдаёт! И молодая хороша! С обоими живёт не по разу в день, бесстыжая, дак!..
«Хорошо, что рядом монастырь» – думал я. Да ещё такой мощный. А внутри монастыря есть «Святые ворота». Проходящий под этой аркой человек, по словам монахов, очищается от какой-то части своих грехов. Поэтому много под ними ходить нельзя, а то безгрешным станешь и воспаришь. А так грехи на земле держат. Видимо, окрестные жители не по разу в день под этими воротами ходят, раз под тяжестью грехов до сих пор не провалились под землю…