– Вам не о чем беспокоиться, просто деловой визит, – сказал он. По-видимому, он изображал заботу: его лицо сияло, и всем своим видом он напоминал человека, только что пропустившего стаканчик после обеда. Мне он не понравился, но в этом не было ничего удивительного. Проводя больше времени в сознании, я начала вспоминать, кто я такая, и понемногу выяснила, что не особенно приятная личность. Он достал маленький блокнот.
– Вы здесь семь дней, верно?
Неделю? Это сильно меня удивило. Я почувствовала тошноту. Неделя, проведенная без сознания, не обещала ничего хорошего. Я не расспросила о своей травме – или травмах, – и никто не рассказал мне о них. Как только я осознала этот факт, он показался мне странным. Разве врачи и медсестры не обязаны сообщать? Хотя, может быть, и нет, если травмы тяжелые. Может быть, в таких случаях правила другие. Тяжелые травмы. Я попыталась сглотнуть ком в горле.
– Вы помните, что случилось прежде, чем вы здесь оказались?
Я решила, что лучше всего будет покачать головой и сказать – нет. У меня вырвался лишь слабый шепот, как будто я была тяжело больна. Как будто я была отважной героиней сопливого сериала. Умирающей, но прекрасной. Ха!
– Вы попали в катастрофу. Вы помните об этом?
– Нет, – ответила я. Мой голос окреп от ужаса. Глупого ужаса. Конечно же, я попала в катастрофу. Что еще могло со мной случиться? Это было очевидно, потому я и обеспокоилась. Почему эта мысль раньше не пришла мне в голову? Почему я вообще не задумалась над этим вопросом? И почему я, черт возьми, вообще ничего не помню?
– В автокатастрофу. Вы помните, как вели машину?
– Нет.
– Помните, куда ехали?
– Нет.
Он втянул воздух между зубами и что-то записал в маленький блокнот. Я поняла – он мне не верит.
– Не помню, – сказала я.
– Ну хорошо. Последнее из того, что вы помните?
– До того, как оказалась здесь?
Он кивнул. Выпендрежник.
Я стала вспоминать. Ничего. Пустота. Во мне поднялась паника.
Это неправда. Я вспомнила очевидное. Меня зовут Мина Морган. Я работала медицинским физиком. Вот блин. Я работала в больнице.
– Где я нахожусь?
Полицейский нахмурился.
– В больнице, солнышко. Вы находитесь в больнице.
– В какой?
Морщины на его лбу разгладились.
– «Ройял Сассекс».
Ага. Звучит знакомо. В «Ройял Сассекс» я и работала. Я вспомнила большие сканирующие аппараты отделения радиотерапии, на первом этаже. Представила себе свою должность, написанную на визитке с логотипом Национальной службы здравоохранения в правом верхнем углу.
Вошла медсестра.
– Две минуты, – сказала она, не глядя на меня, проталкиваясь всем своим крепким телом между мной и полицейским. Я почувствовала прилив симпатии к ней. Мне нужно было осознать все услышанное. Я лежу в больнице «Ройял Сассекс». Там, где я работала. Где люди знали меня как профессионала. Моя работа в больнице была важна, и я ей гордилась. Я подписывала планы лечения и направляла их консультантам по онкологии. А теперь лежу на спине с разбитой башкой. Как жертва маньяка.
– Таков порядок, – ответил полицейский. – Для отчета мне нужны обстоятельства несчастного случая.
– Можете прийти потом, – сказала моя спасительница в униформе. Полицейский вздохнул, потом достал визитку и положил на стол.
– Позвоните мне, если к ней вернется память. Я постараюсь заглянуть на недельке, но не обещаю. Плотный график, вы же понимаете.
Теперь он намеревался войти в доверие к медсестре, но явно не на ту напал. Выставив его наконец, она вновь вошла в палату. Натали? Я пыталась разобрать имя на бейджике.
– Не волнуйтесь, милая. Все вспомните, когда придет время. Иногда наш рассудок нас защищает.
Мне не нравилась мысль, что мой рассудок может мне изменять. Строить против меня козни.
– Я правда ничего не помню, – сказала я. Внезапно мне стало очень важно, чтобы она мне поверила.
– Ничего страшного, милая. Если бы я судила всех, кто здесь лежит, то и работать не смогла бы. – Она налила мне еще воды. – Да к тому же я не хочу, чтоб он вас пытал, когда ваш красавчик ждет за дверью.
– Красавчик?
– Пусть зайдет? – глаза Вроде-бы-Натали загорелись. Ах, романтика! Я все-таки оказалась в сериале. Я уже знала, что будет дальше. Мою амнезию волшебным образом вылечит поцелуй возлюбленного или – желудок снова скрутило – мужа. Я посмотрела на свои ладони. Кольца нет. Бледного следа на безымянном пальце – тоже. Значит, мой молодой человек. У меня есть молодой человек. Я попыталась вспомнить его лицо, имя, хоть что-нибудь.
– Ладно, – сказала я в конце концов, устав напрягать измученный мозг. Просто посмотрю, что за тип.
Когда он подошел к кровати, я сразу же его узнала. Марк. Это Марк. Мой начальник в отделении радиологии вот уже три года. Мой любовник вот уже полтора. Мне было так приятно хоть что-то вспомнить, хоть кого-то узнать, что даже не пришлось изображать радость от этой встречи.
– Ну, привет, – он склонился надо мной и замешкался, как бы раздумывая, можно ли поцеловать. Интересно, я так плохо выгляжу? Когда он в конце концов чмокнул меня возле губ, я уловила знакомый запах. Лосьона после бритья от Пако Рабана. Мыла. Марка.
– Прости, что меня не было рядом, когда ты проснулась. Меня не хотели впускать. Я же не член семьи.
– Привет, – ответила я. – Принес виноград?
В уголках его глаз собрались морщинки.
– Я не уверен, можно ли тебе твердую пищу. – Он заметил, что моя рука дрожит.
– Такова традиция, – сказала я. – К тому же сегодня утром мне позволили съесть ванильный йогурт, так что вечером, пожалуй, порадую себя говядиной по-бургундски и бокалом красного.
Марк огляделся в поисках стула. Я похлопала по краешку кровати.
– Стульев нет. Сокращение госфинансирования – не шутка.
Марк сел с краю, у моих ног. Места было довольно много, поэтому я узнала о себе еще одно – коротышка.
– Как ты себя чувствуешь?
Я задумалась, с какой из травм начать, и в конце концов сказала:
– Странно. Не знаю, что случилось. Не знаю, как здесь оказалась. Головная боль с ума сводит. – Это было не совсем так. Уже не так. Голова болела, конечно, но по сравнению с всепоглощающей, до тошноты сильной болью в первые дни это была ерунда. Она болела так, что я думала – умираю. Она болела так, что я хотела умереть.
– Должно быть, ты сильно ударилась, когда машина разбилась.
– Не помню. – Меня пронзила ужасная мысль, а вместе с ней – чувство вины за то, что она лишь теперь пришла мне в голову. – А больше никто не пострадал? Во что я въехала?
– В разделительную полосу на автостраде. Нет, никто не пострадал. Чудо, не иначе.
Я попыталась сесть, прислонившись спиной к подушкам.
– Слава богу.
– Ты правда ничего не помнишь?
– Нет. – Помотать головой я не могла, поэтому лишь повторила то же слово для усиления эффекта: – Нет. Я не помню, как садилась в машину. Не помню, куда ехала. Только что здесь был полицейский, и я сказала ему то же самое.
– Эй, – Марк наклонился вперед, погладил мою ладонь сквозь одеяло, – все хорошо. Ты ни в чем не виновата.
– Этого мы не знаем. Я ничего не помню, так откуда мне знать, нет ли пострадавших.
– Ты – пострадавшая. Тебе нужно поправляться. Не грусти.
– Я не грущу, – сказала я и тут же поняла, что все мое лицо мокро. Огромные капли пота стекали мне на грудь. Я потянулась за платочком из упаковки, лежавшей на столе, и моя голова взорвалась.
Очнувшись, я обнаружила, что вновь лежу на спине, Марк ушел, а вокруг так темно, как только может быть в больнице.
Я злилась на себя. При всей моей слабости мне хотелось подольше побыть с Марком. Хотелось смотреть ему в лицо, узнавая, запоминая. Я исследовала провалы в памяти, будто ощупывала кончиком языка выпавшие зубы.
Еще мне хотелось пить. Я понимала, что, если вновь попытаюсь сесть, запросто могу опять отключиться. Отчасти мне, если честно, этого даже хотелось: провалиться в своего рода глубокий сон. Но, с другой стороны, я устала зависеть от своей больной головы. Мне осточертело не понимать, что со мной произошло. Осточертело лежать, погруженной в свои расколотые мысли.