– Ой! – всплеснула руками Василиса и вскочила, – Он же на сеновале сейчас! Он заснул, я не стала будить, за стол торопилась.
– Плохо, – сказал Батя, грозно взглянув на Василису.
– Ишь ты, девка, лучшего парня охмурила! – захихикал старичок Прохор.
– Что ж ты, дочка, ничего не говорила! – залепетала Марья Моревна.
– Плохо! – громче прежнего произнес Батя.
– Да, хорошего мало, – согласился Джон, – запасного космодрома для такого случая не предусмотрено.
Гул с неба становился все мощнее. Он наваливался на избу, как ветер на столетние ели, пригибая их верхушки.
– Я думала, он для меня парадную форму надел, – чуть не плача сказала Василиса. Она прижала ладони к ушам:
– Ой, как гудит, голова раскалывается!
В черном телевизоре было видно, как огромный звездолет проскользнул по небу и ушел в ту сторону, где еще мерцала над горизонтом тонкая полоска заката. Гул стих.
– С крыльца было бы лучше видно, – сказал Джон, можно было бы на веранде стол накрыть.
– На веранду подавальщицы боятся заходить, на них дверь лает, – ответила Марья Моревна.
– Плохо, – проговорил Батя, отодвинув от себя тарелку.
– Что плохо, батенька? – спросила Василиса.
– Плохо, что хорошего парня на сеновале оставила. Теперь понятно, от чего у тебя доильщики под дождем ржавеют, растеряха!
– Я ему позвоню сейчас, – сказал Джон, – позову к нам. На космодром ему теперь не зачем идти.
– А его там, наверное, потеряли, – хихикнул Прохор, – звездой телевизионной мог бы стать.
– Звони, зови, – сказал Батя, снова пододвигая к себе тарелку.
– Я быстрей сбегаю, – воскликнула Василиса, вскакивая из-за стола.
– Мундир может на сеновале оставить, – крикнул ей вдогонку Джон, – все равно утром на охоту собирались. Я ему куртку свою дам.
Журналист в телевизоре обрел дар речи и подал голос:
– Видимо, план встречи изменился. "Будущее" пошло на второй круг. По расчетам ученых, которые мы получили только что, следующая посадка будет возможна через сто или сто пятьдесят лет. Но это предварительные расчеты, точные данные слушайте и смотрите в нашем следующем выпуске.
– Хорошо, – сказал Батя, втыкая вилку в свой кусок мяса.
– Что ж хорошего? – спросила Марья Моревна, – вот и будущее пролетело, не село.
– Хорошо, что на охоту собираемся. И что мундир на сене оставит – хорошо. Без мундира хозяйством сподручнее заниматься.
– А Василиса что-то долго не возвращается, – ехидно проговорил старичок Прохор. – Оно и понятно, дело молодое!
– Смотри в тарелку и молчи! – махнула на него рукой Марья Моревна. – Или, вот, канал смени, надоел этот болтун.
После ужина все вышли на улицу, сели на скамейку, и по привычке молчали, глядя на звезды
– На кого завтра пойдем? – спросил Иван, державший за руку Василису.
– Вот если звезда упадет налево – на лося. А если направо – за бобром, – ответил Батя.
Сидели до полуночи. Потом пошли спать.
Звезд в этот вечер нападало много. На кого охотиться – утром пришлось спросить совета у щуки.
ДЕСЯТЬ НЕГРИТЯТ
Батя был доволен. Джон вернулся к сроку – скоро начнется страда, а на огородников и прочих приспособленцев, чиненных-перечиненных, надежды мало. Из летуна, когда он сел на лугу и выползла лесенка, за Джоном спустились десять мигрантов, таких же черных, как Джон, но помельче.
Батя видел их из окна.
– Мелкий народец, – сказал Батя. – Но, говорят, работящие, а едят немного.
– Кто такие? – спросил старичок Прохор, дохромавший до окна и забравшийся на широкую лавку под ним.
– По знакомству достал, – ответил Батя. – В Африке, в колониях такие живут. Они грамоте не учатся, все больше о травках и корешках помышляют, прямо на земле живут.
– Какие такие колонии? – спросил старичок Прохор.
– Известно, какие, – подала голос из угла Василиса, – экологические колонии, генофонд сохраняется на будущее.
– Все-то у вас научно и с дальним прицелом, – сморщился Прохор. – А польза она ближе лежит. Вот у меня колено заныло. Значит – ночью дождь будет, сырость. Однозначная польза! К бабке не ходи!
– Ты вот мою бабку спроси, она все уже посчитала, покумекала.
– И то правда, – включилась в разговор Марья Моревна, хозяйка. – Эти африканы мяса не едят, к земляному труду привычные. На картошке и репе десяток лет протянут, а там – билет на летун и обратно. А то и поженим на деревенских. Хотя, – она с сомнением покачала головой, – у нас девки покрупнее будут.
– Ну а польза то в чем? – не унимался Прохор. – У вас что, огородников мало, или доильщики барахлят?
– Да они же все на электричестве! – прогудел Батя, – а электричество дорожает. В новостях сказали, что в полтора раза. А щука говорит, что не в полтора, а во все два!
– И на солнечных панелях долго не продержишься, – добавила Василиса.
– На них-то уж точно, не положишься, – согласился старичок Прохор, растирая колено, – все болит и болит, все к дождям и дождям.
– Так вот, Иван с Василисой посчитали, и ясно стало, что мигранты на картошке и репе выгоднее, чем электричество. Рацион составили. Даже молоком поить можно.
– Да как же вы их выписали, как инвентарь, что ли?
– Это уж Джон устроил. Он, черт черный, хитрый, по миру поколесил, все знает. Там у них, в колониях этих, переизбыток нарождается, генофонд то ли лишний, то ли бракованный. Ну и по знакомству можно выписать.
За дверью загремели шаги, кто-то зазвенел кружкой о ведро. В горницу вошел, вытирая красные губы черным запястьем, Джон. Розовая ладонь была мокрая.
– Пока летели, пить захотелось. Не выдержал, прямо из бочки зачерпнул. Щуку, похоже, по морде саданул случайно, – сказал Джон.
– Как ты можешь эту воду пить, она же тиной воняет, – пожала Василиса плечами под цветастой рубашкой.
– Тина тиной, а вода-то, почитай, живая. Щука-то сколько лет живет, не дохнет! – закашлял Прохор, слезая с лавки, – пойду, что ли, и сам приложусь к кадочке.
– Как все прошло, – спросил Батя, – все пригодилось?
– Еще как пригодилось, – заулыбался Джон. – Я этим – на воротах, которые с бляхами, как вывалил мясца, творожка, бидон со сметаной, так они, как мухи чернявые слетелись. Фуражки поскидывали, чуть не руками в корчажки полезли. Пришлось по макушкам постучать, чтобы о деле не забыли. Ну, они даже рожь не вытирали, побежали, привели толпу. Я десяток выбрал. Отвели их потом в отдельную комнату, помыли, одели. Так что все в порядке – принимай в штат.
– Иван тебя встречать пошел, – сказала Василиса.
– Встретил. Там он, у сараев, с работниками новыми, – Джон поднялся, – тоже пойду к нему, покормить их надо. Проголодались. Некоторые так даже шатаются.
– Сегодня пусть, так уж и быть, отдыхают, а утром – на работу. Я сам расставлю, – сказал Батя.
Василиса встала с заскрипевшего стула, поправила юбку и выскользнула за Джоном.
– Правильно, дочка, пригляди за мужичками, – сказала Марья Моревна ей в след.
Батя шумно вздохнул, посмотрел на часы, потом на Марью Моревну. Та поняла взгляд правильно, поднялась, пошла на кухню. Пискнула там чудо-печка, затопали подавальщицы.
– Смотри, не брякни кому-нибудь невзначай в деревне. Пускай пообвыкнут, а то завистников много, на прививки все время изведем, работать некогда будет.
– А то я не понимаю, – старичок Прохор обиженно вытянул губы, – санитарный инспектор – он, конечно, друг и помощник, но хворобы наши с нами рождаются, с нами и помирают.
Прохор все тер колено и кривил губы, а Батя сурово смотрел на дверь, как вдруг дверь раскрылась и вошла Василиса, придерживая руками испачканный подол. Она хмурила густые брови, доставшиеся от отца, и, поднимаясь к себе по лестнице, грозно сообщила:
– Не хотят они репу вкушать. Хотела их простоквашей напоить, так всю на себя вылила. Они все брыкаются и по-своему бормочут.
– Басурманы и есть басурманы, – ответил Прохор.
– Плохо, – сказал Батя.
Прохор хотел что-то сказать, но промолчал, задумчиво глядя наверх.
Сверху – на этот раз бойко топоча каблучками – по ступенькам сбежала Василиса – в новой юбке и фартуке. В руке держала воронку:
– Вот, у себя нашла. Помнишь, как делали, когда заблудшего лосенка отпаивали. И сейчас пригодится для этих мигрантов.