Если друзья Кати, когда выбирали место для возведения собственного особняка, искали самую глухомань, то они достигли своей цели. Дорога с автострады плавно ухудшилась до изрытой ямами двухполоски, а потом до покрытой лужами грунтовки. Промелькнул поселок – половина домов заколочена, в бывшей церкви давно провалилась крыша. Еще километров десять, и мы подобрались к нашей цели. В блеске весеннего солнца бликовала река. «Надеюсь, это не Енисей», – пошутил я. Моя спутница оценила шутку.
По-над рекой, почти на самом крутом берегу, возвышался особняк. Никаких заборов или плодовых деревьев. Счетчик километража показывал триста пятнадцать от Москвы. Вокруг нетронутая трава, а в ней – пара живописно разбросанных автомобилей: неслабых – «Рейндж Ровер», «Порше Кайен». «Гости уже собрались», – шепнула мне Катя.
Мы выбрались из машины. Воздух и впрямь был чистейший, хоть закупоривай его в банки и отправляй в столицу на продажу. Наперебой заливались весенние пичужки. Неподалеку от особняка начинался лес, одевающийся, словно в зеленый пух, в молоденькие, многообещающие листочки.
Я достал из багажника наш скромный вклад в грядущую трапезу: пару бутылок виски, джин и сухое. Катерина вытащила собственноручно испеченные пирожки с рисом-яйцами: «Как бабушка делала». Разумеется, пирожками ей хотелось произвести впечатление не столько на своих приятелей, сколько на меня. Скрывать не буду, ей это удалось.
На высокое крыльцо вышла встречать нас хозяйка. «Марина, – шепнула мне Катя. – Актриса. Жена». Марине было лет под сорок, а может, все сорок пять. То ли оттого, что моя спутница сказала, что женщина из артистических кругов, то ли потому, что внешность у нее была самая типичная, мне показалось, что я хозяйку где-то видел. Типаж у нее был свойской бой-бабы. Полная, но не рыхлая, а плотно сбитая. Мощные руки, короткие толстые пальцы с вызывающим алым маникюром. Такими в старых советских фильмах изображали продавщиц пива и прочих буфетчиц.
– Явились – не запылились, – густым, хорошо поставленным голосом приветствовала нас хозяйка. – Ну, давай, Катюха, знакомь меня со своим. Ишь, какого молодчика отхватила! – И она, еще до представления, фамильярно шлепнула меня пониже спины. От того, как зажглись при виде меня ее глазки, и от исходящего от нее крепкого запаха алкоголя я понял, что баба она и впрямь не промах, и муженек (если только он у нее имеется) от нрава ее, вероятно, немало страдает.
После процедуры знакомства мы вошли в дом. Внутри он оказался с легким индуистским привкусом – что совершенно контрастировало с хабалистым образом хозяйки. Где-то курились благовония, наполняя воздух ароматом жженого дерева. В прихожей всех встречал Ганеша в половину человеческого роста из черного дерева. Свет был приглушен, задрапирован цветастой материей. Исподволь наигрывала восточная музыка: ситары всяческие или, я не знаю, саранги.
К нам подошел и стал знакомиться, обнюхивая, абсолютно черный наглый кот.
– Брысь, Экки, – отогнала его хозяйка.
– Экки? – удивился я. – А какое полное имя?
– Экклезиаст.
«Ого», – только и оставалось воскликнуть про себя.
Тут возник хозяин – и вот он к реквизиту из фильма «Зита и Гита» подходил идеально: бледный, болезненно худой человек лет сорока пяти. Буквально кожа и кости. Глубокие тени под глазами. «Гена», – сказал он и подал холодную, влажную руку.
«Он тоже актер», – шепнула мне Катя, когда мужчина отошел. Но его я нигде раньше не видывал – впрочем, может, в массовке заключенных концлагеря.
Мы прошли в гостиную-столовую. Она была в два цвета и огромной, площадью метров пятидесяти. Как полагалось в архитектурных журналах, делилась на две зоны. Одна – для отдыха, с длинным диваном, креслами, камином, здоровенным телевизором. И вторая – столовая, где царил длинный стол с восемью пока не занятыми стульями.
Стол оказался накрыт закусками. Мы с Катей передали хозяйке наш вклад в трапезу. Часть моих бутылок отправили в холодильник, часть выставили. Катины пирожки вывалили на блюдо. Наскоро мне были представлены остальные гости.
С особенным почтением все присутствующие относились к стройной даме в эффектном брючном костюме. Немудрено, если род занятий ее произносился собравшимися с придыханием: Эльвира, продюсер. Даме на вид было лет тридцать пять, что означало в действительности, что ей под пятьдесят. Ее сильно выдавала неестественно натянутая и блестящая кожа на лице. Когда нас представляли друг другу, в ее глазах, как и у хозяйки дома, вспыхнул огонек специфически женского интереса. Вспыхнул – но, слава богу, сразу погас. А то потом не отобьешься, и никакая юная Катерина не поможет – тем более что она, как и большинство здесь собравшихся, была от продюсерши Эльвиры, похоже, сильно зависима.
Присутствовала еще одна пара: седой и длинный, молчаливый господин и его супруга, легко годящаяся в амплуа: «графиня со следами былой красоты». Господин сам представился мне, протянув руку: «Вениамин, брат». На мой резонный вопрос: «Брат – чей?» – он ответствовал просто: «Хозяина, Гены». «Графиню со следами былой красоты» звали Верою.
Наконец суматоха, вызванная нашим приездом, утихла, и хозяйка пригласила всех к столу. Рассадку она осуществила таким образом, что мы с Катей оказались лицом к брату Вениамину, «графине» Вере и продюсерше Эльвире. Еще одно место напротив нас оказалось вакантным. В одном ряду с нами оказались исхудавший хозяин, а также дебелая хозяйка.
Хозяйка вдруг зычно выкрикнула, адресуясь куда-то на второй этаж: «Андрей, к столу!» Через пять минут спустился меланхоличный Андрей – полный молодой человек лет двадцати, со скучающей и презрительной физиономией. Из уха его тянулся проводочек наушника. Вот для кого пустовало место – Андрей занял его напротив нас.
Со стороны кухни, смежной со столовой, выскользнула девушка с блюдом румяных, горячих пирожков.
– Это самосы! – провозгласила хозяйка Марина. – Национальное индийское блюдо. – И скомандовала: – Арина, раскладывай!
Если б не столь ясно обозначенный статус девушки: за стол ее не посадили и «Арина, раскладывай!», – я бы принял ее за дочь хозяйки. Девушке было годика двадцать три, и была она столь же, как Марина, мощна и ядрена, с крепкими плечами, руками и икрами. О том, что она является прислугой, свидетельствовала также ее одежонка: чистенькая, но застиранная и очень бедненькая, прямо-таки грошовая.
Провозгласили первый тост, за Первомай. Все (кроме прислуги, скрывшейся в кухне) выпили, поели, а потом начался всеобщий разговор: как всегда, когда собираются незнакомые и малознакомые люди, обо всякой ерунде: продуктах в магазинах, планах на отпуск, сериальных премьерах. Затем сбились на киношные байки, и тут солировали хозяйка Марина и продюсерша Эльвира. Хозяин Гена в основном отмалчивался, но иногда вставлял пару-другую реплик и охотно смеялся шуткам продюсерши (и криво улыбался на рассказы жены).
Потом оказалось, что многие курят. Все встали, пошли во двор. Ближе к вечеру птицы, и без того наяривавшие в столь укромном уголке, разгалделись вовсю. Наконец хозяйка позвала всех в дом и возвестила: «А сейчас – горячее! Всех прошу за стол!» Прикрутили наконец звучавшую под сурдинку назойливую индуистскую музыку и включили яркий свет: огромную люстру под потолком и настенные светильники. Девушка Арина вынесла из кухни огромное блюдо с рисом и кусками курицы. «Курица в соусе карри и рис по-индийски!» – торжественно провозгласила Марина. Попробовали, «графиня» Вера воскликнула: «О, как вкусно!» – создавалось впечатление, что она подлизывается: «Мариночка, как ты это готовишь?» Хозяйка, торжествуя, давала пояснения: