Кекавмен в своей трактовке значения и содержания речевой деятельности полководца фактически возвращается к установлениям «Стратегикона» Псевдо-Маврикия, по крайней мере, в части, касающейся умения слушать: «Беседуй со всеми и выслушивай речь каждого. И если говорящий тебе верное и умное слово – простой человек, не отсылай его. Может быть, бог хочет его прославить и вдохновил на мудрое слово. Не пренебрегай им из-за его низкого положения» [17, с. 141]. Современный американский устав FM 22-100 «Армейское руководство» (1999) также не столько акцентирует внимание начальника на умении говорить, сколько на необходимости выработки у себя навыка активного слушания в общении с подчиненными.
Воинский дух византийцев угасал. Красноречие теперь рассматривалось уже не как средство двинуть войска в битву, но как средство достижения успеха в жизни и службе, как показатель общего развития государственного деятеля: «Ведь я хотел бы, чтобы ты был таким, что все удивлялись тебе – и твоему мужеству, и твоей рассудительности, и знаниям, и красоте твоей речи», – пишет Кекавмен [17, с. 155]. Да и сам авторитет должности стратига значительно потускнел; свои прежние военные и гражданские полномочия полновластного хозяина фемы он теперь делил соответственно с катепанами (дуками) и судьями (преторами). В условиях тотальной коррупции, распространения наушничества, доносительства, обуздывать себя, чтобы не сболтнуть лишнего, предлагалось и в частной, и в общественной жизни: «Не старайся быть общительным, ибо не можешь оказаться и стратигом и мимом» [17, с. 157]. Эта рекомендация полезна для современных военачальников – умение говорить с войсками не должно использоваться для завоевания дешевой популярности в солдатской массе.
Угасал и религиозный пыл. Отошли в прошлое времена Константина Багрянородного, ниспровергавшего на головы врагов громы и молнии, уравнивая «агарян» с потомками «Велиала или Мухаммада»[22]. Византийские стратеги стали удивительно «политкорректны», если не сказать кротки и сдержанны на язык: «Если враг явится осаждать крепость – отнюдь не оскорбляй его, а по-дружески говори с ним со стен. Когда же дело дойдет до войны, воюй с ним. Дело в том, что оскорбляя его, ты приводишь его в ярость и толкаешь на коварство против тебя. Какая тебе выгода от брани и сквернословия? Более того, если ты увидишь кого-нибудь и услышишь, что он оскорбляет врага, заткни ему рот и пристыди его» [17, с. 273]. Последние рекомендации нельзя, конечно, не посчитать справедливыми и сегодня, но были ли они полезными в условиях бескомпромиссного противостояния народов и религий, или просто отражали реалии времени – вопрос принципиально открытый.
Господство религиозного пафоса в военной риторике Средневековья, развитие жанра воинской проповеди и молитвы, оглашавших поля сражений, привело к тому, что нужда в военных трактатах в ту эпоху незаметно отпала. Их место в воспитании воинского сословия заняла Библия, в особенности Ветхий Завет, с его обилием военных сюжетов и персоналий, который рекомендовал читать византийским стратигам еще Кекавмен. Средневековая вассальная верность, как полагал С.С. Аверинцев[23], во многом питалась идеей жертвенной христианской верности Богу.
С другой стороны, в условиях слабости централизованной власти, военное красноречие просто не могло регламентироваться – могущественные вассалы скорее всего сочли бы прямым для себя оскорблением руководствоваться в речевой деятельности чьими-либо указаниями, кроме Бога и отчасти церковной иерархии. Вот и приходилось королям, великим князьям и царям, обращаясь к своему воинству, придерживаться следующего образца речевого поведения: «Пусть будет целью твоей укрепить сердца воинов твоих; и обещай им, что ты достигнешь победы; и покажи им, что ты имеешь в доказательство этого… Следует, чтобы встал законоучитель твой и произнес речь от твоего имени (а ты бы стоял здесь же в смирении великом), негодуя со слезами (выделено мной. – С. 3.) о неправде раба твоего, и обещая каждому из них милость свою больше прежней, и каждому обещая помнить доброту его и чистое сердце его. И обещай им, что сделаешь их вечными слугами своими, и увеличь им дары свои, и обещай сделать поселянина боярином, а боярина витязем. И скажи им, что правило и заповедь государственная гласит, что те, кто покинет государя своего на поле брани – лишены чести и доверия. Следует, чтобы законник твой рассказывал им пространно в поучении должном и что нужно поститься, молить Бога со страхом и смирением, потому что так избавятся они от скорбей и печалей, которые их ожидают» [19, с. 580–581].
Это цитата из «Тайная тайных» – русского варианта средневекового трактата о правилах государственного управления, пользовавшегося в свое время исключительной популярностью в Европе. Сочинение, представляющее собой собрание житейских наставлений, будто бы преподанных Аристотелем Александру Македонскому, восходит к арабскому оригиналу VIII–IX вв. Согласно приведенному отрывку, властителю оставалось только немного подстегнуть рвение воинов обещаниями наград, поскольку вся основная работа по формированию их боевого духа выпадала на долю законоучителя – духовного лица.
Однако постепенное обмирщение религиозного пафоса, характерное для позднего Средневековья, привело к постепенному падению нравственности воинского сословия, пропорционально падению значения рыцарства и растворению его в массе наемных контингентов. Не сдерживаемые уздой религиозных ценностей нравы кондотьеров эпохи Возрождения стали крайне грубыми, сквернословие и божба поразила ряды наемных воителей настолько, что стали притчей во языцех. Лишенное поддержки в одухотворяющем дискурсе воинское служение обратилось в низкое, презираемое ремесло. Не случайно именно в Италии, территория которой в XV–XVI веках стала полем сражения буквально всех против всех, была сделана последняя попытка указать на важность военного красноречия и попытаться как-то регламентировать речевую деятельность полководцев, опираясь на богатейшее наследие античных и византийских авторов.
В трактате Н. Макиавелли «О военном искусстве» (1521) фактически была поставлена задача речевого воспитания полководцев и войск: «Убеждать или разубеждать немногих очень легко, потому что там, где слова не действуют, помогает власть или сила. Труднее расшевелить толпу, заставить ее отказаться от мнения, противного твоему собственному или вредного для общего блага. Здесь можно действовать только словом, и если вы хотите убедить всех, то надо говорить перед всеми. Поэтому выдающиеся полководцы должны быть ораторами, ибо едва ли можно чего-нибудь добиться, если не умеешь говорить перед целым войском… Ведь война – это бесконечная цепь случайностей, каждая из которых может погубить войско, если полководец не умеет или не привык говорить с солдатами, ибо слово рассеивает страх, зажигает души, укрепляет стойкость, раскрывает обман, обещает награду, разоблачает опасность и указывает пути к спасению, дает надежду, восхваляет или клеймит, вообще вызывает на свет все силы, способные воспламенить или уничтожить человеческую страсть. Поэтому князь или республика, замышляющие создание нового войска, должны приучить своих солдат выслушивать речь вождя, а самого вождя – говорить с солдатами (выделено мной. – С. 3.)» [6, с. 445–446].
Очень правильно было подмечено, что для воспитания войск недостаточно, чтобы полководец владел основами ораторского искусства. Не меньшее значение имеет желание и привычка воинов слушать. Древние греки и римляне периода республики и даже принципата, византийцы VI–IX веков еще умели ценить со вкусом составленную и талантливо произнесенную речь, но за столетия преобладания в общественной речи первых двух сословий при практически полном безгласии сословия третьего, народ просто отвык реагировать на другие стимулы, отличные от властного кнута и пряника. При таком положении солдатская масса не отличалась от вооруженной черни, на которую даже блестящая речь не могла бы оказать иного действия, кроме подспудного раздражения от «говорильни». Но очевидно, что арсенал поощрения и наказания не столь велик и отнюдь не неисчерпаем, поэтому привитие даже наемному солдату основ воинской сословной или корпоративной чести, любви к родине и доверия к полководцу настоятельно требует их воспитания словесными методами и, самое главное, побуждения их самих пользоваться даром слова, в котором сначала проявлялось бы то лучшее, что живет в душе человеческой, затем закреплялось в ответственной и значимой речевой деятельности, а потом подкреплялось в деятельности практической, воинской.