Полгода спустя, глаза мальчика действительно потухли. Холодный в любую погоду подземный переход, отвратительная бурда, которую, вечно пьяная Дуся, почему-то называла едой, побои, не они сломали парня, нет. Безысходность, вот груз что убил в нем желание жить. Что бы он ни делал, он останется тут, и ничто не способно это изменить. Кроме разве что Бога, но к собственному несчастью, Вова был умным мальчиком и понимал, что Всевышний вряд ли будет вмешиваться в его глупую жизнь. Делать в переходе совершенно нечего, и парень думал, целыми днями, это сводило с ума и приводило в ярость. Если бы он был, хоть чуть-чуть глупее, жизнь стала бы проще. Не лучше, но проще. Когда нет осознания, что ты живешь в грязи, нет, и желания из этой грязи выбраться.
Толстая тетка, со словами «бедный ребенок», кинула ему пятерку, Вова фальшиво улыбнулся и перекрестился. Таких теток он ненавидел всей душой, потому что одна из таких бросила его в роддоме, возможно, эта самая. Конечно, парень понимал, что это маловероятно, встретить собственную мамашу, и ненавидел всех. Да, он родился уродом, кто знает, что произошло с женщиной родившей его во время беременности. Упала? Выясняла отношения с благоверным? Пыталась самостоятельно аборт сделать? В одном он был уверен, изувеченные ноги, последствия травмы, а не генетического уродства. Когда «мамочка» увидела, что произвела на свет, мигом забыла про материнский инстинкт и написала отказ.
Еще в детском доме, слушая сопливые мечты товарищей о мамочке и папочке, он рисовал в голове картины мести этой сучке, что родила его. Он не тешил себя надеждами, что его перепутали в роддоме, а на самом деле его настоящие родители красивые и богатые. Вова точно знал, почему он спит на скрипучей кровати в комнате с еще двадцатью такими же неудачниками, он урод и этим все сказано.
Потом в детском доме сменилось руководство, и плохая кормежка превратилась в тест на выживание. Один идиот пожаловался комиссии из Киева на плохое питание, дядечки и тетечки поохали, по-ужасались, получили положенный конверт с взяткой и свалили обратно в Киев. А правдолюбца завели к кабинет к директрисе и долго били. Чтобы не оставлять ненужных следов, били чулком, набитым песком. Правдолюбец неделю мочился кровью, потом, когда он отошел, его еще раз потащили в кабинет, тот возил ногами по полу и орал что больше так не будет.
Он не соврал, через месяц, он сбежал и вряд ли к тетечкам и дядечкам из комиссии. Вова тоже долго не задержался, основной принцип, нового руководства «кто не работает, тот не ест», доводил его до голодных обмороков. С изувеченными ногами грядки полоть не получалось, а на более легкие работы всегда хватало и здоровых желающих. Парень пробрался ночью в бухгалтерию, вскрыл, заранее украденными ключами, сейф, вытянул все деньги, что там лежали, и дал деру.
Проверять чем будут бить его, если поймают, не хотелось, и он рванул из Львовской области в противоположный конец страны, в Харьков. Сначала на него косились из-за акцента, но не трогали, жалели калеку. Потом появилась Дуся, пропитая до предела бывшая проститутка с Южного Вокзала. Поскольку на ее дряблые прелести не соблазнялись денежные мужики, она создала артель нищих и побирушек. Нужные связи с ментами у нее были еще со времени ее труда на «стезе порока», а найти в полутора миллионом городе пять-шесть старух и калек, не составляло труда.
Если бы она еще не пила, цены бы ей не было, вяло думал Вова, трезвая человек, как человек, пьяная – дура конченая. И готовит отвратно, хотя можно и на деньги что остаются питаться, Дуся, была далеко не глупая женщина и оставляла кое-что своим подопечным.
Вова же экономил на новое кресло, Дусе, понятное дело, новое кресло ни к чему, а он устал от этой рухляди. И все равно, жизнь была гораздо вольготнее, чем в детдоме, хоть дисциплиной никто не донимает, думал мальчик, да и бурду Дусину, хоть и с трудом, но есть можно. Бывало, Дуся на шаурму расщедриться.
Молодой человек заворочался во сне, он не любил прошлое вспоминать, милосердная память показала ему момент, когда он встретился с Вадимом. Тот же переход, но из сна исчезла черная пелена отчаяния, потому что Вадим уже спрыгнул с подножки поезда и, закинув на плечо тощий джинсовый рюкзак, бодро зашагал к тоннелю.
Никто так и не узнал, откуда приехал Вадим, он просто сошел с Воркутинского поезда, а как он на него попал, осталось загадкой.
Высокий, стройный, но не худой, с длинными темно-каштановыми, чуть вьющимися волосами и карими глазами, на таких любят смотреть девушки, когда думают, что никто этого не заметит. Суховатые, резко очерченные черты лица, смягчала добрая, открытая улыбка. Он уже собирался спускаться в подземный переход, когда его догнала полная женщина в форме проводника. Запыхавшаяся, она прижимала к груди потрепанный пакет:
– Вадик, денег не берешь, так хоть поесть возьми… – она робко, что совсем не подходило ее объемным формам и грозному виду, сказала она.
Вадим, белозубо улыбнулся, но весь пакет брать не стал, только выудил из него пять пирожков, завернутых в прозрачную пленку.
– Я за тебя всю жизнь поклоны бить буду… – охала проводница – все что хочешь для тебя сделаю!
– А вот это лишнее, – нахмурился Вадим, со стороны это наверное выглядело странно, молодой, лет двадцати пяти парень поучает женщину, вдвое старше его, только им обоим было безразлично мнение окружающих – нельзя обещать то, что трудно исполнить, и, тем более, нельзя давать обет исполнять чужую волю, это обещание раба.
Женщина молчала, только открывала и закрывала рот, не зная, что сказать. Вадим снова улыбнулся, погладил ее по руке и зашагал вниз. Проводница, шмыгая носом, побрела к своему поезду.
Харьковский вокзал напоминает двуликого Януса, наверху величественное здание, с красивым ремонтом и элегантными фонтанами на привокзальной площади, и уродливое подземелье под ним. Красота не привлекла Вадима, и он сразу пошел в нижний вокзал, тем более, оттуда можно было попасть на станцию метро.
Парень не спешил, не обремененный багажом и спешкой, он решил прогуляться. Проходя мимо вечно пьяных и неряшливых продавщиц хот догов, он задержался изучая цены. К нему сразу же подбежал пацаненок лет десяти и стал требовать подачку:
– Дяденька, дай на хлебушек!
Вадим молча вытащил из пакета три пирожка и протянул мальчику. Тот автоматически взял их в руки, посмотрел на Вадима злым, не детским взглядом и бросил пирожки на замызганный пол.
– Я просил «на хлебушек», а не «хлебушек», козел! – прошипел пацан и убежал.
Вадим засмеялся и пошел по коридору. Вереница магазинов и комнатушек со стойкой, которые назвать кафешками не повернется язык. Там торговали спиртным на разлив, сонные барменши, лениво протирали свои обшарпанные стойки и готовились к наплыву рабочего люда. Судя по сивушному запаху, подавали в этих забегаловках, отнюдь не коллекционное бордо. Парень поморщился от вони и пошел к метро.
В кафельном тоннеле краснолицый лейтенант милиции стоял рядом с сидящим на инвалидном кресле подростком, и что-то говорил ему. Вадиму стало интересно, он подошел поближе:
– Кончай мне втирать, бомжатская харя, – лениво растягивая слова, ругался милиционер – что значит «нету», бабки гони!
– Да я только вышел, еще ничего не собрал… – оправдывался попрошайка.
– Так, значит, будем оформлять… – Вадим брезгливо поморщился, он узнал классическую форму развода на деньги, узаконенный грабеж. Ведун посмотрел на пацана, тот не врал, денег, во всяком случае, в том размере, что требовал нечистоплотный страж порядка, у него действительно не было. Твердым шагом он подошел к ним. Милиционер напрягся было, но увидев потрепанные джинсы и видавшую виды кожаную куртку, решил, что Вадим не опасен.