Как уж она пыталась от ребенка избавиться! – Слава замолчала и рассмеялась: – Но от меня так просто не избавишься! В общем, делать было нечего – пришлось меня донашивать. Бабка в любой помощи сразу отказала. Сказала, что внебрачный высерок ей не нужен. А пенсия у нее была огромная по тем временам – персональная, за мужа, мелкого функционера. В общем, мать с бабкой окончательно разругались, хотя и до этого отношения были, мягко говоря, не ахти. Мамин любовник сразу испугался, что ребеночка припишут ему, и быстренько с матушкой расстался. Осталась она одна, плюс я – хорошая помощница. Одни проблемы. Денег хронически нет. Соседи орут: «Заткни своего бастарда». Если они, конечно, знали такие слова. Но в Питере ведь публика интеллигентная! А я действительно орала как подорванная. Видимо, была голодная – у матери почти не было молока. В общем, в год отдала она меня в ясли, а сама пошла в них работать нянечкой. Там, по крайней мере, мы были сыты, хотя из соплей и ОРЗ я, понятное дело, не вылезала. Когда у матери случались обострения и нужно было ложиться в больницу, она умоляла бабку забрать меня хотя бы на пару недель. Но та стояла насмерть – ни в какую. И тогда меня определяли в круглосуточные ясли. Всю ночь лежала в мокрых пеленках, от холодной манной каши меня рвало, и за это меня били мокрым и вонючим полотенцем по лицу. Маме нужен был Крым, хотя бы три месяца в году. Любовника, подбрасывающего хоть какие-то деньги, уже не было. Питаться ей надо было тоже определенно: фрукты, овощи, сливочное масло, рыночный творог, парная печенка – гемоглобин у нее был ни к черту. А ели мы плавленые сырки, яичницу или пельмени – готовить она так и не научилась. В общем, жизнь у нее была – врагу не пожелаешь: ни денег, ни мужика, ни поддержки. А главное – не было здоровья. Она меня, конечно, любила, но я не уверена, что она ни разу не пожалела, что меня родила. Правда, потом я ее радовала – училась легко, бегала по всяким кружкам, и везде меня хвалили. А хорошенькая я была – просто кукла. Люди на улице останавливались, чтобы меня получше разглядеть и по головке погладить.
Даже бабка меня оценила – говорила, что я еще задам перцу. Это из ее уст был лучший комплимент. Она даже просила меня открыть рот и зубы показать, как будто лошадь покупала. Я к ней иногда забегала – она мне рубль подбрасывала или, в редком случае, два. Я хвасталась перед мамой, а та смеялась и говорила, что я дурочка. Что для бабки эти подачки – капля в море. И однажды шепотом сказала, что бабка – очень богатая. Очень. Но нам от этого ни пусто, ни густо. А вернее – пусто. И еще добавила, чтобы я ни на что не рассчитывала: все равно ничего не обломится. Я тогда удивилась: «Почему?» А мама жестко ответила: «Потому!» И сказала, что больше к этой теме мы возвращаться не будем. Я рано стала взрослой – при такой-то жизни. Уже в четырнадцать вовсю крутила романы. Серьезные. В смысле, спала с мужиками – музыкантами какими-то, рокерами. В общем, неформалами. Мать ни на что не реагировала – ей было не до меня, она уже почти не вставала, была на инвалидности, бабка говорила, что я полная дура.
«Такой товар имеет цену», – цедила она и цепкими пальцами поднимала мой подбородок.
После восьмого класса я пошла работать в Мухинское натурщицей. Спрос на меня был огромный. Я там сразу стала своей и наконец действительно влюбилась. – Слава встала, потянулась и взъерошила волосы на голове. – Пойду поставлю чайник, очень хочется кофе! – В дверях она обернулась: – Я тебя не утомила?
Лена усиленно замотала головой.
Слава вернулась минут через десять, неся в руках турку с кофе и две кофейные чашки. Она удобно угнездилась в кресле, разлила кофе и закурила.
– В общем, мама тихо умирала, а я жила своей жизнью и ничего не видела вокруг.