Когда автобус остановился перед светофором, на пешеходный переход выбежали трое молодых перуанцев. Они были без рубашек, только в белоснежных шортах и кроссовках. Загоревшая кожа тренированных тел выдавала давнюю привычку ходить в таком виде. Аня поначалу не поняла, чего они добиваются: попрошайничают или что-то продают, – но в следующее мгновение все трое одновременно сделали сальто. Затем один из них забрался к остальным на плечи и, перевернувшись через голову, спрыгнул на выжженный асфальт. Уличные акробаты. Выступали в отведённые им светофором полторы минуты и ничего не ждали взамен. Каждый следующий номер получался всё более сложным, и Аня с Димой, оба сидевшие у прохода на третьем ряду, приподнимались над спинками сидений, чтобы лучше рассмотреть неожиданное представление. Максим, сидевший с Аней, возле окна, к акробатам интереса не проявил.
Едва загорелся зелёный свет, они разбежались. Автобус тронулся с места, и за шоссейной обочиной вновь потянулись ржавые оазисы жилых зданий. Их окружали неизменные разливы песка и камней, перемешанных с бытовым мусором и строительными отходами.
– Скорее плесень, – перегнувшись через подлокотник, прошептал Дима.
– Ты о чём? – не поняла Аня.
– Да так, вспомнил… Конрад Лоренц писал, что современные однотипные застройки вот таких бедных кварталов – ну, знаешь, налеплены один на другой, и все убогие, страшные, – так вот если сфотографировать такие кварталы с воздуха, то фотография напомнит гистологическую картину раковой опухоли. Согласись, в этом что-то есть.
– Ну не знаю, – Аня не видела снимков раковой опухоли и даже не хотела их себе представлять.
– Есть-есть, точно говорю. А гистологическая картина здоровой ткани, соответственно, больше похожа на землю, очищенную от бараков и захламлённых дворов. Весело, правда?
– Хочешь сказать, что…
– «Люди – болезнь, раковая опухоль планеты», – процитировал Дима. – Это из «Матрицы». Зои оценила бы.
– Охотно верю.
– Обожаю такие сравнения. Только мне кажется, – Дима всмотрелся в окно, будто проверяя собственную мысль, – что тут скорее плесень. Токсичная и стойкая… Как тут вообще жить? Ни рек, ни озёр. Пустыня. И это на берегу океана!
Ближе к границам парка Раймонди в самом деле началась пустыня светло-жёлтого песка. У дороги встречались полосы прохудившихся кирпичных заборов, непонятно зачем поставленных и что оберегавших. В отдалении от шоссе стояли совсем уж обветшавшие и отчасти превратившиеся в барханы дома́. И там тоже кто-то жил.
– Плесень, – шёпотом повторил Дима и откинулся на высокую спинку сиденья. Кажется, приготовился спать. Так и не успел восстановиться после долгого перелёта.
Аня насторожённо посмотрела на брата. Её пугало и одновременно радовало то, как переменилось его поведение. В поступках и словах Димы появилось больше уверенности. К тому же ещё в Индии, угодив в плен к Егорову, он каким-то чудом успел постричься, переодеться в новенькие джинсы и фланелевую рубашку с клеткой-тартан. Прикупил красивую трость и кожаную жилетку. Теперь каждый день пользовался туалетной водой. Правда, излишне усердствовал в стремлении сохранить новый образ – по такой жаре не снимал жилетку и вчера в Лиме весь взмок, прежде чем в город пришла вечерняя прохлада.
Тем временем справа за окном где-то в глубине пылевых облаков проглянули могучие абрисы тёмных гор – Кордильер, близость которых здесь, в пустыне, казалась почти невероятной, – а слева обозначилась зубчатая кромка обрыва. Из его глубин тянуло густым туманом, скрывавшим за собой просторы океана. Автобус то с усердием заползал на очередной холм, то лихо с него спускался. Дима и Максим спали. Аня и сама временами закрывала глаза, но любопытство не давало ей покоя, и всякий раз, очнувшись, она с интересом всматривалась в окна.
Когда внизу, под гористыми холмами, открылись зелёная долина и высвеченный солнцем прибой возле Плайя Чакраймар, Аня, не сдержавшись, растолкала Максима. Хотела, чтобы и он насладился видом цветущих полей, однако вскоре убедилась, что их благополучие обманчиво. Тонкий слой плодородия на глубинах бесплодной земли – зелёное полотно, настеленное поверх пустыни и прибитое к ней колышками неказистых, лишённых кровли домов.
За оазисом шоссе вновь повело через мертвенные дюны. Теперь дома встречались реже. Аня с грустью смотрела на билборды, покрытые лохмотьями обесцвеченной рекламы, на стены давно покинутых землянок. Утомлённая однообразием дороги, перестала сопротивляться сну. Остаток дороги провела в беспокойной дрёме. Максим разбудил её лишь на подъезде к Трухильо.
Пригород утопал в серости дымчатого кирпича и раскрошенного бетона. Даже в автобусе чувствовалось, что кварталы пропитаны кислым зловонием: запахи перепревшего мусора смешались с тяжёлыми ароматами зверинца, будто в каждом из полуразрушенных зданий одновременно ютились бедняки и домашний скот. Впрочем, к центру города улицы становились всё более опрятными.
Выбранная Аней гостиница располагалась в районе, который местные жители называли Чикаго. Небоскрёбов и гигантских бобов из нержавеющей стали тут, конечно, не было, но в местном Чикаго по меньшей мере ничто не напоминало о виденных на окраине трущобах: дома постройнели и посвежели, с тротуаров исчезли наносы мусора, а главное, полностью развеялся кислый запах свинарника.
Пока администратор гостиницы переписывал данные их паспортов, Дима с Аней прошлись по холлу. Осматривались, с радостью подставляли лица под прохладу стрекотавших тут потолочных вентиляторов. По стенам холла висели деревянные полки с выставленными на них керамическими репликами. «Мо́че», «Сика́н», «Чимо́р» – Аня читала названия царств северного побережья, каждое из которых было представлено десятком традиционных статуэток с нелепо гипертрофированными частями тел. Всё это отчасти напомнило комнату брата с неизменным полчищем ощетинившихся солдатиков и нерушимой крепостью «Лего».
По улицам Трухильо скользили первые порывы вечерней прохлады, хотелось отдохнуть. Однако Максим ещё в дверях снятого ими трёхместного номера заявил, что немедленно отправится по указанному на карточке адресу.
– Я поеду один. А вы пока… обустраивайтесь.
– Обустраивайтесь? – с насмешкой переспросил Дима, допивая инка-колу. – То есть доставайте сменную одежду и взбивайте подушки? Что тут ещё обустраивать?
– Я скоро вернусь.
Максим, ничего не объяснив, вышел в коридор.
– Как это понимать? – с раздражением бросил Дима.
– Там может быть его папа, Сергей Владимирович, – предположила Аня. – Вряд ли, конечно, но…
– Чушь. Нет там никакого Сергея Владимировича.
Дима ходил по комнате. Остался не у дел и злился из-за этого. На ходу поглаживал больное бедро, поглядывал на дверь, будто надеялся, что Максим одумается и вернётся. Наконец заявил, что сам позвонит племяннику Гаспара Дельгадо.
– Не делай этого, – насторожённо попросила Аня и на время отвлеклась от рюкзака, в котором искала зубную щётку.
– Что значит не делай? – Дима отбросил на кровать пустую бутылку инка-колы. – Макс обрадуется. Пока он там едет, узнаем что-нибудь про Дельгадо, чем плохо? Просто скажем… Как там его зовут?
– Артуро.
– Вот. Скажем Артуро, что получили его номер в музее. Что интересуемся судьбой его дяди.
– Скажем?
– Ну, ты скажешь.
– Макс говорил, что позвонит Артуро только в крайнем случае. Мы не знаем, кто он и чего хочет на самом деле.
– Вот и узнаем.
– Дим…
– Ты вообще на чьей стороне? – вспылил Дима.
– Господи, о чём ты?! Какие стороны?
– Ну да, конечно. Как будто я вас не видел.
– И что ты хочешь сказать?
– Ничего. И так всё понятно.