– Ну всё теперь! – выкрикнул дородный. – Не хотел по-хорошему, будет по-плохому.
И кинулся наружу. Большой – за ним.
– Зря ты с ним так, – злобно пробормотал хозяин двора. – Сейчас с гридью вернется и в поруб тебя! А мне от наместника – укор!
Дедко усмехнулся:
– Дерзишь. И за то будешь наказан, – сказал он. – Не твоя ль там женка? – Палец указал на молодку, прибиравшую со столов.
– Моя, а тебе…
– Со мной ночью будет, – перебил Дедко. – Соскучился я по бабьему мясцу!
И потянулся с хрустом.
– Да ты…
Вернулся давешний крикун. С ним – пара воев. Обоих Малец сегодня видел. Из тех, что отвели их с Дедкой к наместнику.
– Вот этот! – закричал дородный, указывая на Дедку. – Всыпьте ему да в поруб!
Вои глянули на Дедку… И остановились.
– Этого не будем, – пробасил тот, что постарше. – Батько велел этого не замать.
– Да как же… Княжье добро…
– Добро – твоя служба, – строго произнес старший. – Не наша.
Кивнул Дедке. Уважительно. И Дедко ему – так же. Но сидя.
И оба воя ушли.
– Ах ты ж… Да я… – Дородный поискал, на кого выплеснуть гнев и нашел: – Чтоб я к тебе еще раз! – заорал он на хозяина двора. – Ты… Больше ни грошика, ни резана!
– А я что? – возмутился хозяин. – Я ж…
– Надоели! – по-особому, по-медвежьи зло рявкнул Дедко.
Крикуны осеклись.
– Не будет у тебя еще раза, – колдовской ножик оказался в руке Дедки. – Мары придут за тобой. Я сказал. А ты… – поворот к хозяину двора: – Тебе урок назван. Будет исполнен – прощу.
И пошел наверх, в комнатку, за которую заплатил. Спать.
Малец хотел за ним, но Дедко за рогожу не пустил. Бросил на земляной пол тюфячок, набитый соломой, мол, здесь будешь спать, снаружи.
Малец, понятно, не спорил. Устроился и заснул сразу. Устал.
Проснулся от крика. Баба кричала. Надрывно так, будто рожала. Там, за рогожей, где Дедко ночевал.
Малец вскочил, хотел сунуться, глянуть, чего там?
Но его крепко ухватили за рубаху и обратно, на тюфячок.
Хозяин двора.
Баба вновь заверещала, а у хозяина морда скривилась, будто больным зубом твердое прикусил.
Малец вспомнил, какую плату потребовал с него Дедко – и пожалел мужа. А тот, словно угадав жалость, обнял Мальца, прижал, по голове погладил.
Мальцу такое непривычно было. Его кроме мамки никто не одарял лаской. Да и мамка – редко и давно.
Баба перестала орать… И вдруг замычала по-коровьи, густым басом. Раз, другой, третий…
– Дядька, больно! – вскрикнул Малец.
Хозяин двора тут же ослабил хватку.
– Бедняк ты бедняк, – жалостно пробормотал он и снова погладил по голове.
Малец не понял, почему он – бедняк. Но спорить не стал. Видел в темноте, какое у мужа лицо.
За рогожей стихло. А потом Дедкин голос четко так произнес:
– Вишь какая у меня коряга бравая!
Внутри захлюпало. Будто кто белье мокрое о доску отбивал, и баба заухала сначала, а потом опять заревела.
И так до самого рассвета.
– Бабы они как: видят, чего им желается. Хошь князем стань, хошь первым волохом, – сказал Дедко Малому за завтраком.
Подумал немного и добавил:
– Да и мужи не лучше.
А еще попозже:
– Все такие: людь, чудь, кривь, все. Кроме нас. Однако ж ни мы без них, ни они без нас – никак.
* * *
Бурый поглядел на лежанку, где раскинулась вольготно жопастая девка, пришедшая под новый месяц ворожить справного жениха и удумавшая, что Бурый примет в уплату девкины потешки.
Бурый не отказал. Теперь девка его и тешит, и нежит, и хозяйство ведет. Пока не наскучит.
А жених у нее будет, и прибыток. Уговор есть уговор.
Он, Бурый, к женскому телу лаком. Куда там Дедке. Хотя кто знает, каким был старый ведун, когда еще не был старым?
Хотя Бурый всяко покрупней Дедки вырос. Ну, так на то он и Бурый.
Бабы, девки… Все они одинаковы. Видят, что желается.
Хотя была одна.
Была.
Морена ревнива.
Глава шестая
Мальца разбудил звук шагов снаружи. Он замер, прислушиваясь. Храп Дедки на соседней лавке мешал слушать, но одновременно успокаивал.
А время было нехорошее – между полуночью и восходом.
Кто-то шастал под дверью, но Малец не встал. Лежал тихо, будто овечья шкура, которой накрыт.
К прежним шагам прибавились другие, погромче, поувереннее. И еще одни. Не зверь, не нежить – люди. Кто? Воры? Дедкины недруги?
У двери, не запертой по Дедкову обыкновению, неведомые люди замешкались. Теперь Малец слышал уже и дыхание. Да, трое.
Дедко храпел во всю мочь.
Малец осторожненько скинул овчину (холодно, однако, давно прогорело в печке) и как был, без всего, приготовился нырнуть под лавку.
…Удар твердого сапога распахнул ветхую дверь, три могучие фигуры ввалились в избенку. Ввалились, встали плечом к плечу, острые навершия шеломов – под низкий потолок, ручищи – на мечах. Снаружи – луна, а в избенке, ясно, темень. Ничего не видать простому глазу.
Малец тихонько сполз на пол, примерился забраться под лавку, да не успел. Должно, глаза незваных гостей пообвыкли к мраку, а может, звук услыхали, только один из них метнулся рысью, сцапал парня. Плечо как клешней прихватил. Малец не вырывался. Пискнув, повис пойманным зайчонком.
– Колдун! – рявкнул здоровый.
– Не замай! – раздался тут голос Дедки. Ясный, словно и не спал. – Не замай малого! Меня ищете.
Железная ручища разжалась. Три воя повернулись на голос.
Дедко кряхтя слез с лавки, сунулся к печи, отыскал уголёк, раздул, затеплил фитилек в плошке с жиром.
Оранжевый лепесток подвинул тьму, и Малец разглядел пришлецов получше.
Гридь. Ширины саженной, в кольчугах, в шеломах. Из-под чешуйчатых наланитников – густющие бороды. Незнакомые. И не варяги. И не нурманы. Все трое – в годах, но не старые. И каждый таков, что Малец ему ниже плеча. Грозные все, аки Перун варяжский.
Да Дедко, по всему видно, не испугался. Он бы и самого Перуна не испугался.
Малец устыдился. Ишь, хотел под лавку забиться. Как дитё малое!
Дедко страху не выказал, а вот гости держались сторожко.
Худо. Малец чуял: у таких осторожность – это когда чуть что, и голову долой.
– Вижу, не нашего князя вы люди. – Дедко накинул на костлявые плечи доху, уселся. Велел Мальцу: – Меду принеси. Мне. Одному. Да сперва порты надень. – И опять воям, так и оставшимся на ногах: – Так чьи будете, мужи ратные? Послал вас кто или сами?
– А тебя, колдун, не касаемо! – густым басом, грубо отрезал один. – Узнаешь в срок.
Дедко враз насупился.
– Не так со мной говоришь, человече! – буркнул он. – Что с колдуном меня попутал – прощаю. Вам, людям, в нас разницы нет. Однако ежели вежеством не проникнешься, увидишь разницу и ты. – И ляскнул зубами и рыкнул. Точь-в-точь как волк.
Бородач вмиг, Малец даже сморгнуть не успел, выдернул меч, напружил ноги. Двое других – тоже.
– Ну! Оборотись! – заревел страшно первый. – Вишь, на клинке насечка серебряна! Переполовиню!
От рыка его Мальца пробил пот. Но учуял он: богатырь тоже вспотел. Страшно и ему.
А вот Дедко не испугался. Подержал тишину сколько надо, а потом молвил негромко:
– Мне в зверя перекидываться невместно. Я – ведун. Я вот тебя, пожалуй, обращу. Поревешь зиму мишкой-шатуном, может, по-людски со старшими говорить научишься. А может, и не научишься, ежели на рогатину кто возьмет.
– Врешь! – усомнился богатырь.
Меча он не опустил.
– Доводилось тебе, человече, видеть, как топор сам собой пляшет? – спросил Дедко. – Знаю, не видел. Но слыхал. Так вот знай: и меч сплясать может. Хоть он с серебряной насечкой, хоть без. Так что ты гордость прибери, человече, и железо спрячь, – и, внезапно подбавив в голос силы: – Спрятать мечи немедля!
Богатырь вложил клинок в ножны. Другие – тоже.
И переглянулись, удивляясь, что послушались.
А чему тут удивляться. Дедкову слову нечисть да звери повинуются. Хотя с людьми иной раз посложнее.
Но не с этими. Только с теми, в ком страха нет.
– Где мед? – прикрикнул Дедко на Мальца, а когда тот подал наставнику кружку, ведун спросил уже вполне добродушно: – А теперь говори, почто нужен я князю изборскому.
– Коли знаешь, кто послал, так должен знать и почему! – недовольно проговорил старший из воев. – Мне неведомо.
– А что ж тебе ведомо?
– А взять тебя да привести пред княжьи очи!
– Взять меня не в твоей власти. – Ведун усмехнулся недобро. – Меня и здешний-то князь только попросить может.