— Почему?!
— Сидеть, — скомандовал фон Зайфертиц.
— Сижу.
— Лежать.
— Что-то не хочется, — выдавил я.
Фон Зайфертиц повернул перископ так, чтобы видоискатель, зафиксированный под углом, глядел на меня в упор. В этой остекленелой холодности сквозило зловещее сходство с ястребиным взглядом самого хозяина.
Голос, звучавший из-за перископа, отдавался эхом.
— Надо понимать, ты спрашиваешь, э-э-э, как вышло, что Густав фон Зайфертиц, барон Вольдштайн, покинул холодные океанские глубины, бросил дорогой его сердцу боевой корабль, бороздивший Северное море, оставил разбитое, униженное отечество и превратился в доктора с
— Раз уж вы упомянули…
— Я никогда ничего не упоминаю! Я заявляю. А мои заявления — это боевые приказы.
— Похоже на то…
— Молчать. Откинуться на спину.
— Немного погодя… — Я еле ворочал языком.
Он щелкнул штиблетами, а пальцы правой руки пауком поползли в верхний карман пиджака, чтобы извлечь еще один, четвертый, глаз и с его помощью окончательно пригвоздить меня к месту — поблескивающий тонкий монокль вписался в глазницу, как крутое яйцо в рюмку. Меня передернуло. Теперь монокль составлял единое целое с его взглядом и обстреливал меня ледяным огнем.
— Это еще для чего? — спросил я.
— Болван! Для того, чтобы закрыть
[7]
id
[8]
id, жизнь, смерть, блуд, взрыв, блуд, тьма, свет, полет, паденье, девяносто, восемьдесят, пятьдесят, необъятная бездна, вершина ликования, id, ego, id— и так без остановки, пока у меня из воспаленного горла не вырвался этот великий, всепроникающий, панически-неотвязный клич: «Погружение! Погружение!»
— Как же, слыхал, — подтвердил я.