Но мистер Гойльс был очень на-порист, а я очень неопытен и подчинился ему во всем. Он обещал, что «не будет шляпой и спра-вится со всем сам, с помощью всего лишь двух матросов и одного юнги». Не знаю, к чему последнее относилось – к провианту или к управлению яхтой.
По дороге домой я зашел к портному и заказал себе подходящий костюм с белой шляпой; портной обещал поспешить и приготовить его вовремя. Когда я, вернувшись, рассказал все Этельберте, она пришла в восторг и тревожилась только об одном – успеет ли сшить платье себе. Это было так по-женски!
Наш медовый месяц кончился совсем недавно – и кончился, благодаря случайным обстоя-тельствам, раньше, чем мы этого желали; поэтому теперь нам захотелось вознаградить себя, и мы решили не приглашать с собой ни души знакомых. И слава Богу, что так решили. В поне-дельник костюмы были готовы, и мы отправились в Гарвич. Не помню, какой костюм пригото-вила себе Этельберта; мой был весь обшит узенькими белыми тесемочками и выглядел очень экстравагантно.
Мистер Гойльс радушно встретил нас на палубе и сообщил, что завтрак готов. Надо отдать ему должное: поварские способности у него были отменные. О способностях остального экипа-жа мне судить не пришлось, одно могу сказать – ребята были не промах.
Я думал, что как только команда отобедает, мы подымем якорь и выйдем в море. Я закурю сигару и вместе с Этельбертой буду следить, облокотившись на поручень, за мягко тающими на горизонте белыми скалами родного берега. Мы исполнили свою часть программы, но на совер-шенно пустой палубе.
– Они, кажется, не спешат отобедать, заметила Этельберта.
– Если они в две недели собираются съесть хотя бы половину запасов, то нам их нельзя то-ропить; не поспеют, – отвечал я.
Прошло еще какое-то время.
– Они, вероятно, все заснули! – заметила опять Этельберта. – Ведь скоро пять часов, пора чай пить.
Тишина действительно стояла полная. Я подошел к трапу и окликнул мистера Гойльса. Мне пришлось кликнуть три раза, и только тогда он явился на зов. Почему-то он казался более старым и рыхлым, чем прежде; во рту у него была потухшая сигара.
– Когда вы будете готовы, капитан, мы тронемся, – сказал я.
– Сегодня мы не тронемся, с вашего позволения, сэр.
– А что такое сегодня? Плохой день?
Моряки – народ суеверный, и я подумал, что нынешний денек мистеру Гойльсу чем-нибудь не понравился.
– Нет, день ничего, только ветер, кажется, не хочет меняться.
– А разве ему нужно меняться? Как будто он дует прямо в море.
– Вот-вот, сэр! Именно: он бы и нас отправил прямо в море, если бы мы снялись с якоря. Видите ли, сэр, – прибавил он в ответ на мой удивленный взгляд, – это ветер береговой.
Ветер был действительно береговой.
– Может быть, за ночь переменится! – И, ободрительно кивнув головой, мистер Гойльс разжег потухшую сигару. – Тогда тронемся: «Головорез» – хорошее судно.
Я вернулся к Этельберте и рассказал о причине задержки. Она была уже не в том милом настроении, как утром, и пожелала узнать, почему нельзя поднять паруса при береговом ветре.
– Если бы ветер был с моря, то нас выбросило бы обратно на берег, – заметила она. – Ка-жется, теперь самый подходящий ветер.
– Да, тебе так кажется, дорогая моя, но береговой ветер всегда очень опасен.
Этельберта пожелала узнать, почему береговой ветер всегда очень опасен. Ее настойчи-вость огорчила меня.
– Я этого не сумею объяснить, но идти в море при таком ветре было бы ужасным риском, а я тебя слишком люблю, моя радость, чтобы рисковать твоей или своей собственной жизнью.
Я думал, что очень мило все объяснил, но Этельберта, посетовав на то, что уехала из Лон-дона днем раньше, скрылась в каюте.
Мне стало почему-то досадно.