– Да, я его знаю, – ответил он, тут же повернувшись.
– Лошан, возьмешь тысячу воинов и перекроешь все дома согдийцев, – приказал я ему.
Он, зло посмотрев на меня, бегом спустился по лестнице, ведущей со стены, исполнять мое поручение.
– Ты обнаружил согдийца? – обратился я к гунну. У меня начала формироваться кое-какая догадка по поводу этого перебежчика.
– Да.
– Как зовут тебя?
– Мой хан, меня зовут Угэ, сын Тумара.
– Его отец был десятником «бешеных». Он отправил свой десяток и своего сына в крепость, а сам остался задержать ханьцев при прорыве стены, – сообщил Ужас, – он один убил трех их пехотинцев, прежде чем сам погиб.
– Десятника назначили? – спросил я.
– Еще нет, в суматохе забыли, – ответил один из стоявших на стене пожилых кочевников, – Угэ из моей сотни.
– Какой он воин?
– Лучший в десятке!
– Угэ! Возьмешь свой десяток и приведешь ко мне перебежчика. – приказал я ему.
Гунн, прижав правый кулак к сердцу, поклонился и, резко развернувшись, тоже бегом спустился со стены.
– Пойдем, Буюк, – сказал я Ужасу.
Мы молча доехали до цитадели. Затем вошли в зал, в котором недавно прошел военный совет. Дастархан уже был убран и в комнате никого не было. Я прошел в середину зала и сел на кошму. Ужас, пройдя за мной, уселся рядом и, гневно посмотрев на меня, спросил:
– Ты почему позволил себя оскорбить Лошану?
– Не понял?
– Лошан прилюдно оскорбил тебя, пустив стрелы лучше, чем ты!
– Ну, он, наверное, и владеет луком лучше, чем я. – В замешательстве ответил я Ужасу.
– Нет, ты лучше его во всем, во владении мечом, луком, копьем…
– Да ладно. Попал он в этот раз дальше, чем я, ничего страшного же не случилось.
– Пойми, ты хан! Никто не должен быть лучше тебя никогда. Никогда! Да даже если он лучше, то ты не должен допускать такой ситуации, в которой он мог бы прилюдно показать это. Такой хан не будет властелином гуннов и не проживет долго. Запомни это!
– Он вроде беспрекословно побежал исполнять мой приказ? – попытался оправдаться я.
– Конечно! Не исполни он приказа признанного хана, он немедленно был бы казнен.
Тут в комнату вошли Угэ с двумя воинами, которые втолкнули перед собой, а затем швырнули на пол двух одетых в простые полотняные халаты согдийцев. Я посмотрел на них, оба были похожи на европейцев моего времени. У обоих, один молодого, другой пожилого возраста были изможденные лица, в глазах сквозило отчаяние, но губы были сжаты с непоказной решимостью. Мне стало их очень жаль. В это время один из гуннов, сев у очага, раздув костер, начал калить на нем ножи. Угэ с другим гунном принялись срывать с согдийцев одежду. Они даже не сопротивлялись.
«Что, они пытать их собрались?» – подумал я. Меня передернуло от мысли, что я буду не только непосредственным участником, а вообще, судя по всему, инициатором пыток. Но это было, так сказать, только конфетки. На самом деле ужаснейшая новость ждала меня еще чуть позже.
– Оставьте их, – крикнул я.
Оба гунна тут же остановились.
– Как зовут вас? – обратился я к ним.
Оба согдийца молчали, продолжая лежать на полу. Гунны резко подняли их, поставив передо мной на колени, при этом несколько раз четко «отработали» им по почкам.
Я не успел ничего сказать. Все произошло для меня неожиданно, быстро и отлаженно. Видимо здесь так происходит довольно часто.
Пожилой согдиец застонав, ответил:
– Меня зовут Парман, это мой племянник Фарух.
Я посмотрел на Угэ.
– Кто из них бегал к ханьцам?
– Фарух, – ответил он.
– Зачем ты привел старика?
– Сказал, что он их старейшина и за все отвечает он.
Я, кивнув, выражая этим одобрение Угэ, обратился к Парману.
– Скажи мне, старик, о чем вы договаривались с ханьцами?
Парман промолчал. Угэ ударом профессионального боксера от бедра въехал левым кулаком в ухо старика, отчего Пармана бросило на другого согдийца и оба упали на пол. Я снова не успел среагировать и это начало меня раздражать.
– Угэ, и ты! – негромко сказал я ему и второму гунну, – без моего приказа больше их не бить.
– Да, мой хан, – в один голос ответили они и снова поставили их передо мной на колени.
– Слушай, Парман! Я все равно узнаю то, что я хочу услышать. Разница только в том, что я узнаю это от Фаруха после того, как он, – я показал на гунна, калящего на костре ножи, – отрежет все, что можно отрезать твоему племяннику для того, что бы он дольше жил под пытками. А после того как умрет Фарух, он все равно начнет отрезать все тебе, несмотря на то, что мне уже все известно. Конечно, не просто так, а ради смеха, ну и для сноровки в будущем.
Я посмотрел на согдийцев, оба уставились в пол, опустив головы.
– Ты думаешь у нас нет будущего и завтра ханьцы всех нас перебьют? Здесь я могу с тобой поспорить, потому что мы не раз били превосходящих числом ханьцев, и не раз еще будем их бить. Не веришь? А поверишь тому, что все согдийцы в течение часа будут казнены?
Согдийцы продолжали молчать.
Я несколько секунд молча смотрел на них, а затем, вздохнув, продолжил.
– Парман, все равно ваши планы не исполнятся. Что вы хотели? Напасть ночью на стражу и открыть ворота? – сказал я наугад, даже не предполагая, что могу быть прав.
Фарух едва заметно дернулся. Я не заметил этого. Ужас все это время лениво наблюдая за нами и, легонько ударяя по своим сапогам камчой, недоумевая, зачем это я церемонюсь с рабами, мгновенно «заценив» реакцию молодого согдийца негромко произнес:
– Вы думаете, как мы узнали, что Фарух бегал в лагерь врага? Сегодня отец всех кочевников Тенгри внял просьбам святых духов наших предков и отметил особым вниманием нашего нового хана. Он показывает ему будущее. И это Он довел до нас то, что ты послал Фаруха договориться с Чен Таном взамен на свободу, открыть армии Хань ворота.
– Тогда почему же он не покажет ему все остальное? – мрачно ответил Парман.
– Кому нужны недоумки в своей армии? Ведь все мы умрем сегодня или завтра, или через много лет, пополним небесную конницу Тенгри. Это испытание! Он учит нас, как учим мы своих детей воинскому искусству и только подсказывает нам, а всего остального мы должны добиться сами, – закончил Ужас и продолжил лениво нахлестывать по сапогам камчой.
– Послушай, Парман, – повторил я, – ты ведь понял, что независимо от того, скажешь все остальное или скроешь, вашим планам уже не суждено осуществиться. Вы все сегодня умрете. Но я хочу с тобой договориться, и тогда у вас будет шанс не только выжить, но и получить свободу. Я обещаю это тебе своим словом хана гуннов и призываю в свидетели святых духов предков, чтобы они довели до Тенгри мою клятву.
Все с удивлением смотрели на меня. У согдийцев в глазах появилась еще и надежда.
* * *
Я стоял в «родной» мне башне в полной темноте и с усилием всматривался в сторону лагеря китайцев. Но никаких движений не видел. Все было тихо и спокойно. В лагере горели тысячи костров, мимо которых время от времени ровным шагом проходили небольшие часовые отряды.
«Почему они не готовятся к атаке? Неужели они передумали или не поверили в возможность согдийцев уничтожить стражу и открыть ворота? Или среди нас есть предатель, который предупредил их?» – тревожные мысли пролетали десятками в моей голове и снова возвращались. – «Если они сегодня ночью не атакуют, вожди будут в ярости», – подумал я, – «они и так нехотя приняли предложенный мною план на военном совете».
Военный совет я собрал сразу же после беседы с Парманом. Вожди ворча, будто про себя, но так, что бы я их услышал, ругали Шоже, загнавшего их всех в этот каменный мешок, который теперь станет для них общей могилой и меня, еще более превзошедшего своего отца в тупости: «Нет, чтобы нормально умереть днем, под Великим Синим Небом, когда их последний бой увидят все их предки и сам Тенгри, он собирается убить всех ночью…».
Тогда меня поддержал Ужас, командир легионеров и те двое «старцев», сидящих на военном совете слева и справа от меня. Это были братья близнецы по имени Иргек и Ирек, тоже прямые потомки Модэ, но только из младшей ветви. С ними остальные вожди не решились спорить.