– Его посадили неделю назад по моему заявлению за хулиганство, но, видно, выпустили снова, и час назад он вновь пришел и угрожал, – волнуясь, рассказывала она. – Интересовался вами и в каких с вами я отношениях. Сказал, что сегодня придет снова. На прошлой неделе, когда меня вызывали в милицию, он даже из камеры мне угрожал. Ничего не боится, сидит, как пахан, курит хорошие сигареты. Плюется, ругается, и надзиратель ему ничего не говорит.
– Сидит на нижней или на верхней кровати?
– На нижней. Его часто сажают за то или за другое, а потом все равно выпускают.
– Мне все ясно, – задумавшись, ответил Арабес. – Он работает на милицию, поэтому так смело и ведет себя. А раз еще и на нижней койке и постоянно отпускают, то это явная «сучка». На этот раз его наверняка выпустили по поводу моего проживания у тебя. Господа явно что-то замышляют. Мне, наверно, лучше уйти в гостиницу.
– Не уходите, я боюсь. Неужто вы бросите беззащитную женщину? Вы же благородный мужчина, рыцарь, джентльмен.
Он усмехнулся:
– Есть анекдот относительно джентльменов и твоих петухов. Было у бабы семь петухов и одна курица, вот один гость и спрашивает: «Почему у тебя одна курица и так много петухов?» Она отвечает: «Петух, батенька, здесь один, а все остальные джентльмены».
Хозяйка подошла к нему и, нежно обняв, прошептала:
– Его привлекают моя безгрешность и девственность. Здесь меня христовой невестой считают. В монашки я себя сама давно зачислила. Если любимого человека найти невозможно, то, считаю, с кем попало жить не стоит. Лучше уж монашкой остаться и в посте умереть, чем превратиться в отхожее место для подонка. Он меня сразу ославит. Здесь в округе он всех баб уже перепробовал. Не хочу доставлять ему удовольствие и тем более повод для гордости и слухов. Если вы не съедете от меня, он побоится беспредельничать.
– Как знать, – ответил Арабес, – может все быть и наоборот. Им нужна любая зацепка, по которой меня можно посадить на крючок.
– Вы же не откажете в просьбе женщине? Защитите меня. Я лучше отдамся вам, чем предоставлю удовольствие этому идиоту измываться над моим телом. Он от меня все равно не отстанет. Посмеяться надо мною хочет ради своего тщеславия.
– А может, ты тоже с ними заодно?
Она покачала головой и перекрестилась.
– Как знать, как знать. То, что ты до такого возраста дожила и ни с кем в сексуальной связи не была, тоже странно. Неужто живешь так, будто давно умерла? В наше время, когда девочки в пятнадцать лет знают больше, чем их мамы, это просто кажется невероятным. Может, тебе застраховать свою девственность на случай насилия? – пошутил неудачно он и тут же извинился.
– Бог меня страхует во всем. Вы разве не видите, у меня весь дом увешан иконами и библейскими картинами, это потому что я всю свою жизнь решила посвятить ему и своему приемному ребенку, теперь душа моя с ним. Близость ваша со мной вам должна сулить удачу. Помолитесь небу, если крест у вас на груди, и он даст вам счастливого конца делу. Бог меня простит и ответит вам добром на добро.
– Чувствую, с богом ты в ладах, но креста на груди моей уже нет. Царства же божьего в твоем теле лучше, наверно, неузаконенным грехом не трогать. Может, он на тебе жениться хочет? Девственность потеряешь не с ним, он тогда точно только посмеется над тобой.
– Я его боюсь, он дьявол и он никогда не сможет стать отцом. Отдать же святое тело и душу ему – значит самой стать дьяволом. По поводу греха, так он вокруг нас, и в природе, и в нашей плоти; не преступив порой греха, не сотворишь добра, да и грех порой может стать добром, – ответила она.
– В этом ты, наверно, права. У каждого свой уровень и планка допустимого греха. Однако разрушение своей святой плоти всегда мучительно для души. Может, лучше прислушаться к зову своей природы и не разрушать ее? Служи, как служила, своему богу и будь счастлива, а там как будет; если вдруг нарушишь святость не по своей воле, то греха на свою душу не возьмешь. По своей воле нарушишь его веру и мораль – ни совесть, ни бог не простят.
– Не знаю что и сказать, может и так, а может и не так. У каждого, соглашусь с вами, в этом грешном мире и природа плоти своя, и свой уровень греха. Я любой своей грех давно отмолила постом, если и сотворю что, то непрощеным грехом мне уже не зачтется.
– Это уже своя правда, а не божья. Мы все в этом мире живем под сводами храма золотого денежного тельца и поклоняемся ему, как религии счастья. Деньги или сила дают право на любую любовь, ломают существующие устои морали и формируют бытие жизни, как религию поклонения. Не противиться этому злу насилием призывает и твоя вера. Так в чем же дело? Не противься.
– Это не моя вера, а дьявола, она калечит жизнь многих и многих не верующих в Господа.
Арабес смотрел на ее полные слез глаза, и грустные мысли стали мучить его. Продолжать беседу на эту тему ему явно не хотелось, но, смотря на ее пронизанное болью лицо, он почувствовал жалость к ней. Тут из жалости он вдруг погладил ее по голове, и она, взяв его руку, прижала к своей груди. Он не стал отдергивать ее. Лишь утешительно продолжил:
– Души людей, как ни крути, все-таки зависят от божьего зова и состояния тела. Хотя русская душа всегда искала своего – свою правду, своего бога, и чаще в себе, а не в небе. Искание истины и любви – черта нашего характера. Даже в возлюбленном своем ищем союзника по исканиям. Искание – наша религия, и кто не принимает эту религию души и не говорит на одном языке, то и возлюбленными не становятся. Они и являются ключом души.
Она стала креститься на одну из своих икон, стоящих в доме, он замолчал и не стал утверждать ей свое понимание. Она, закончив креститься, возражала:
– Для нас, верующих, все разные люди перед богом равны, хотя по грехам и не очень равны. Ныне у большинства бог – деньги, у кого-то они – истина добра, милосердия и терпимости. В этой куче правды моя правда – это святая любовь, как бог.
– Вот-вот: все мы ищем своего бога, которому готовы поклоняться с рабской покорностью. Но я не осуждаю тебя за это. Не урони этого, если это счастье твое. Мне же кажется: надо, чтоб боги служили нам, а не мы им, и тогда счастье будет у всех одно. Твоя религия – правда святой любви – стоит на том, чтобы только презирать страсть, и призывать к вечной любви, которая не может быть невечной, должна дарить счастье. Однако счастье человека должно жить в гордости свершенного, и это может быть жаловано честью и почитанием самим Господом и его верой. Ты, заботясь только о своем духе, не признаешь плотского влечения совсем, а плотское здоровье – это храм святого духа. Вечной идеальной любви быть не может, так как она просто перерастает в вечное слияние душ. Ты этого знать не хочешь, как и того, что без наличия энергии тела ни любовь, ни страсть неведомы никому. У тебя хоть и, может, была любовь, но в слияние душ она, видимо, успеть перерасти не смогла, и осталась только тоска.
– Бог с вами. Верьте в бога, и он даст вам энергию вечной любви и слияние в одно мгновение.
– Только мне все это дается вне божьего закона. Однако моя любовь тоже определяется божьим временем свыше: сколько он даст, на столько и счастья прибудет. Вечностью чувства насиловать нельзя никого, а потому и клеймение любви временем может требовать покаяния, но не греха. Люди со временем поймут, что грехом может быть только нарушение этого времени, и напишут другую библию, где любая власть, как и божественная любовь, будет подчинена природе и энергии борьбы человека, способной выразиться во времени.
Сидя уже за столом и уплетая за обе щеки приготовленные ею блюда, он как бы несерьезно относился к ее желанию. Подумав над тем, что сказал, решил более серьезно подтвердить высказанное и прочитал ей стих неизвестного автора, думая, что он относится к их беседе: