Он замолчал, поблагодарив ее за угощение, и пересел на диван. Она уселась рядом. Он из жалости опять подумал: «Обнять ее или…» – и тут задумался над разумностью этой необходимости. Осудив свое стихийное желание, заметил себе, что тут сам уже хочет насиловать себя. Что же в этот момент считать счастьем – суметь запретить или использовать свободу для стихийного желания? Сильная личность всегда умеет отказывать себе и подчиняться рассудку. В чем же больше смысла праведности, спросил он себя и, отогнав это наваждение мыслей, продолжил, как будто самому себе:
– Смысл жизни, однако, в борьбе за то, чтобы свое «хочу» не было насилием своего сознания и природы другого, которое стоит перед выбором чужих, а не своих желаний. Полного слияния с природой в том и другом случае не получится, и «хочу» одного не станет «хочу» другого, которым не живешь и не желаешь.
– Ну раз это так, почему бы вам просто не преклониться перед просьбой женщины? Что вам мешает? Некоторые тратят массу времени и денег, чтобы ради спортивного интереса и своего торжества, наподобие упомянутого мною мерзавца, не покорить, а любым путем взять женщину, а тут на – вам жертвую себя на халяву, – она положила на его плечо голову. – Или вы будете ждать поцелуя своего бога «хочу»? У вас что, нет божьего зова мужской чести и природы?
– Этот зов – проблема женщины, и поцелуй бога с зовом или нет тут ни при чем.
– А мне кажется, что вам мешает ваша странная религия. Если она мешает отвечать мужчинам на чувства женщины, тогда вы никогда не дадите счастья другой, а значит и себе. Где же тут слияние с природой?
Арабес опять задумался. Он все еще подозревал какой-то подвох, который могла уготовить местная мафия в лице этой христовой невесты. Могут и насилие пришить, а ему этого совсем было не нужно. Однако все выглядело искренним желанием, но он отогнал эту мысль.
– Нет, это не моя религия, да и не ваша, но мне сейчас и не до женщины. Меня преследует какой-то женский рок то с одной, то с другой целью. Я в нем как скорая помощь на грани провала своего понимания смысла жизни, преданности и своей затеи, – ответил он и, как бы между прочим, рассказал историю:
– В Монголии есть обряд: если женщина посидит на символическом фаллосе из камня, лежащем не святом месте, против женского влагалища, то в течение нескольких часов бог обещает ей иметь сексуальную близость и исполнение желания. Мужчина, нарушивший это божье повеленье, карается им. Не знаю, есть ли для мужчин такое же святое место с божьим повелением. Наверно, нужно, чтобы все-таки оно было. Непорядок, когда для женщин одно есть, а для мужчин нет, пахнет несправедливостью.
– А что бы вы тогда хотели?
– Не знаю, но на месте бога я бы женщинам и мужчинам, нашедшим у статуи обнаженной богини оставленные желания, просил бы считать святыми только в том случае, если рядом были божественные изваяния, поклонение которым узаконивало бы отказ в таком святом желании. Исключающие друг друга желания могли бы не выполняться или грехом не преследоваться. Если они уж взяли их по божьей воле, то в течение нескольких часов обязались бы исполнить и возводились бы в талисман удачи на счастье во всех других желаниях и делах.
– Мне бы сейчас такой ритуал, – прошептала она.
– Однако для этого мужчине для страсти необходимо предлагать и божий напиток любви. Тогда бы это полностью призвало их сущность к торжеству слияния с природой, но эта природа была бы уже искусственной природой, созданной извне человеком.
– Вполне символично и в духе ваших убеждений. Многие женщины восприняли бы его как прекрасную возможность.
– Да, страсть в любви является смыслом и правдой тайных желаний всех. Вот и думаю теперь: почему мы должны бояться и скрывать необходимость интимных желаний? Однако они возможны только тогда, когда рушатся имевшиеся душевные привязанности. Для этого нужно только мораль привести в соответствие с жизненными ситуациями. Твоя религия здесь не помощник, нужна религия – любовница, жрица и целительница человеческих отношений, с заботой о душе через состояние тела. Не стесняясь повториться, скажу, что тело – это живая природа человеческой души, ее храм. Соответственно, душа – храм любви, а любовь – храм человечества. Вот только очарование красотой является храмом страсти, и эта страсть всегда жива жаждой красоты и жаждой тела. Из формы удовлетворения страсти вырастает храм счастья, если, конечно, появляется очарование души, как храм любви. Извини, но у меня не сработал магнит этой страсти, и очарования твоей красотой не возникло.
Она от этих слов будто сошла с лица и, замявшись, произнесла:
– Мне почему-то казалось, что чем больше люди приближаются к богу, тем им легче приблизиться друг к другу.
– А мне кажется наоборот, – возразил он. – Восприятие неузаконенного греха всегда больше отделяет людей друг от друга. Нужна религия, в коей страсть греха жила бы всегда, и без ядовитого напитка осуждения. Не каждый мужчина способен исполнить желание женщины, а настоящая религия своими обрядами, чтобы такие желания возымели силу, не обладает. Все ее существующие обряды только скрывают их под драпировкой благородности и приковывают к вечности. «Разруби полено, и я буду там, подними камень, и увидишь меня…» – это слова Христа. Они тоже говорят о зове природы, но не гонят ни в баню чувств, ни к костру страсти, а убивают их радость. Божья воля не защищает, а преследует нас за это. Может быть, это послужит моим оправданием, извини.
– Неправда, Бог всех защищает, но стремиться уподобиться Богу или искать его в себе – это грех, да и в вас я таких желаний не вижу, и в библии таких слов не читала.
– А их, кажется, и нет в библии, но это слова Христа. Их пытаются оспорить, так как они говорят о том, что окружающая и внутренняя природа человека божественна. А значит, и зов ее плоти должен быть таковым.
Он, поглядывая внимательно на нее, опять задумался над своим ответом. Вспомнив недавнее подобие случая с Анной, прервал разговор. Она не нарушала томительного молчания и думала в это время тоже что-то свое.
Думала, что делать, если она как женщина совершенно не нравилась ему и поэтому у него нет ни желания, ни страсти обладать ею. Теперь уже останется наедине со своим преследующим ее и принуждающим к сексу насильником. «Так зачем же, спрашивается, я должна богохульничать и делать с ним то же самое, что кто-то подобное с ней?» – спрашивала она себя.
Нет, она никогда себя дурнушкой не считала. «Значит, что-то другое, – решила она. – Да, кажется, он говорил о душевной привязанности, и это ему, видимо, мешает». Ища спасительный ковчег этой патовой ситуации, она наконец нарушила молчание и стала рассказывать:
– До последнего времени мы жили с братом. Он до конца жизни тоже веровал и служил богу. Оставаясь святым праведником, был ангелом-хранителем для меня. Вы сейчас живете в его комнате. Когда он был рядом, мне было спокойнее. Он не давал меня в обиду ни в школьные годы, ни после. В юности я была белой вороной. Поцелуй с парнем в школьные годы вызывал у меня брезгливое чувство, и я никого к себе не подпускала. Когда его знакомый стал ухаживать за мной, я на него поначалу не обращала никакого внимания. Когда его провожали в город на учебу, мы после застолья долго играли в хоровод и ручеек. Тогда он из всей компании постоянно выбирал меня, а потом танцевал, и в конце вечера мы пошли прогуляться на речку. Он искупался, а потом побежал в лес и нарвал мне цветов. Идет и несет цветы, и гляжу я на него, а он такой слаженный и как будто светится каким-то божьим светом, по мне искорка пробежала. Я прониклась женским чувством. Так началась любовь. Мы уже договорились о свадьбе, но судьба не сложилась. Его забрали на службу. Я в своих фантазиях видела уже наших детей, лелеяла их и радовалась будущей жизни. Дьявольский рок оборвал мои фантазии: он не вернулся с Афгана. Получив печальное известие, я впала в отчаяние и в горе наложила на себя руки, но меня спасли. В душе наступила полная пустота и одиночество. Благодаря сочувствию знакомой старушки я вернулась к жизни.