Останавливаешься и некоторое время смотришь на Мило, пока он наконец не теряет терпение.
– Ну и дальше что?
– И принялся полировать его, так, иногда, время от времени.
Мило с недоумением смотрит на тебя, потом достает сигарету из твоей пачки, лежащей на стойке:
– Что за идиотская история?
Улыбаешься:
– Вовсе не идиотская, а просто невероятная. Слушай дальше. Спустя три года непрестанного шлифования шар сделался совсем маленьким: величиной с пулю. И тогда этот Потоцкий взял свой пистолет – в те времена пистолеты заряжались через дуло, – засыпал в него порох, вложил шар и выстрелил себе в голову.
– И покончил с собой?
– Ну конечно покончил! – восклицаешь ты. – Разве так уж невероятно?
Мило морщится.
– Да представь только, – продолжаешь ты, – целых три года он шлифует его… Три года… Кто знает, как он это делал на самом деле? Может, в плохие дни трудился изо всех сил, а в хорошие вообще не прикасался к этому шару… Не говоря уже о самом поступке, почти артистическом: ведь, по сути, он выстрелил себе в голову своей собственной скульптурой.
– Ну не знаю, я не нахожу тут ничего особенного, – ворчит Мило.
– А потом, – сразу же прерываешь его, – есть еще одна поразительная деталь: сама по себе идея – спланировать самоубийство за такой длительный срок… В том смысле, что в один прекрасный день он принимает решение сделать это, а стреляет только через три года. Короче, мне кажется…
В баре прибавляется народу.
Мило пожимает плечами, рассеянно оглядывается вокруг и, помолчав немного, замечает:
– Знаешь, Витторио, плевать мне на твоего Потоцкого. Сейчас меня интересует только одно – мои собственные дела.
О боже, ведь опять начнет все с начала, думаешь ты.
Он читает твои мысли:
– Господи, Витторио, тебе не понять. А ведь это так важно. Я вот думаю порой: если мою жизнь представить в виде одного дня, то пробуждение, ничего не скажешь, было прекрасным, отличный завтрак – почти все, что только можно пожелать, словом, утро в целом прошло очень даже славно. Зато теперь – примерно в обеденное время, мне ведь двадцать семь лет, не так ли? – у меня, наверное, должен быть уютный дом и в нем накрытый стол. Ты спросишь: что у меня есть? А я отвечу: ровным счетом ничего. Ничегошеньки.
О господи, думаешь ты, сейчас опять начнет рассказывать про то, где и кем он только ни трудился, как плохо ему всюду платили, к тому же черным налом, и разве это возможно, чтобы какой-то второразрядный футболист получал за две недели столько же, сколько он за целый год, о господи, это невыносимо…
Ставишь бокал и притворяешься, будто слушаешь с интересом.
Мило продолжает:
– Я сменил тысячу мест… и всюду платили гроши, к тому же черным налом… И выжимали все соки. А теперь, ну, мыслимо ли, чтобы какой-то никудышный второразрядный футболист, у которого в голове пусто, как в бочке, – стоит послушать хоть одно интервью, – получал бы за пару недель столько же, сколько я за целый год?
Он замолкает, делает большой глоток пива и продолжает:
– Так-то вот! Это же невозможно. Поэтому надо что-то делать. И раз уж я не умею вести мяч, то вынужден делать что-то незаконное… вернее сказать, незаконное с точки зрения закона, но вполне нормальное с точки зрения моей морали.
Оглядываешь посетителей.
Кажется, будто находишься в баре из «Звездных войн»: не хватает только уродцев с синими лицами и носами-хоботами, хотя нет, если присмотреться внимательнее, они тоже тут.
Тебе хотелось бы поговорить с Мило о другом, например, вернуться к мысли о Большой А. или о своих последних переживаниях, связанных с Кристиной, да только она ведь его девушка, какой же тут может быть разговор?
– Господи, Витторио, да ты и не слушаешь меня вовсе… – Безутешный, Мило ставит бокал и добавляет: – Ладно, схожу-ка я в туалет.
Рядом с тобой на высоких табуретах у стойки бара сидят две девушки, судя по одежде, какие-нибудь гадалки, они разговаривают, отпивая частыми глотками мартини.
Замечаешь сидящих за соседним столиком: он – вялый, она – задумчивая, болтают с точно такой же парой.
Вернее, говорят только мужчины, а женщины рассматривают свои ногти и вертят кольца на руках.
Вокруг немало молодых итальянцев, похожих на беженцев, и несколько настоящих беженцев, похожих на итальянских пижонов.
Справа от тебя сейчас, наверное, появится Анджолетто и скажет примерно следующее: «Опять прохлаждаешься, ну-ка шевелись, вали домой, да побыстрее, завтра утром разбужу чуть свет и отправляйся искать себе приличную работу», но ощущаешь только присутствие трех своих волшебно-одухотворенных сущностей, как всегда, немногословных и чрезвычайно убедительных: оставайся там, где ты есть, потому что жизнь – вот она тут.
Какой-то парень, видимо, чем-то весьма озабоченный, подходит к гадалкам, и те бросают ему:
– Привет, Доставало!
Улыбаешься, услышав такое прозвище, и с любопытством разглядываешь парня, однако он отвечает таким взглядом, что тотчас поворачиваешься к барменше и заказываешь еще пива.
Мило возвращается на свое место рядом с тобой и сразу же продолжает:
– Вот что я никак не возьму в толк: как же все-таки получилось, что к двадцати семи годам я ничего не сумел добиться? Ни постоянной работы не имею, ни карьеры не сделал, ни ежемесячной зарплаты не получаю… Ничего… Я просто-напросто неудачник, промышляющий разными махинациями…
Это уж слишком.
Немедленно тычешь в него указательным пальцем и с театральным пафосом произносишь:
– «Просто неудачник, промышляющий разными махинациями!» Шекспир, «Король Лир», действие четвертое, сцена первая. – И хохочешь.
Это ваша давняя любимая шутка – когда надо подчеркнуть, что та или иная фраза слишком банальна либо чересчур сильна, вы тут же, нередко в один голос, повторяете ее именно так – словно цитату из «Короля Лира».
Однако на этот раз не вышло.
Мило тоскливо смотрит на тебя и продолжает:
– А виной всему, Витторио, знаешь, что…
Но тут какой-то парень прерывает его, кладя руку на плечо.
Вы оборачиваетесь.
Парнишке лет шестнадцать, не больше.
– Мне сказали, вы сможете помочь, – негромко говорит он.
Мило внимательно оглядывает его, быстро обшаривает взглядом бар и шепчет:
– Что надо, приятель?
Тот медлит, с недоверием глядя на нас, и произносит:
– «Звездная пыль»[3].
Мило берет бокал и пьет нарочито медленно.
Парень начинает нервно потирать себе шею.
– Нет. Мне жаль, приятель, – «звездной пыли» нет, – говорит Мило, ставя наконец бокал.
– Однако сегодня вечером тебе повезло, – тут же добавляешь ты, – у нас есть «лимб коблаца».
Похоже, это не произвело на него особого впечатления.
Он молча смотрит на вас.
– МДМА[4], – едва ли не по слогам, как бы втолковывая, произносит Мило. – Чистый.
Тогда парень решает поинтересоваться:
– Сколько?
Мило смотрит на тебя и отвечает:
– Пятьдесят тысяч.
Парень оборачивается к тебе, словно недоумевая, при чем же здесь ты, и снова обращается к Мило:
– Это почему же? Другие продают по тридцать…
– Приятель, – с готовностью отвечает Мило, – у других это ведь всякие странные таблетки, и никогда не знаешь, что в них за чертовщина, а у нас, – и он похлопывает по карману джинсовой куртки, – маленькие капсулы с этим самым волшебным порошочком, чистый МДМА. Поэтому, если не хочешь болеть и блевать, положись на меня, уж я-то наверняка сумею впрыснуть твои мозги прямо в рай. А нет, так иди к другому, будешь потом за свои тридцать тысяч обливаться холодным потом и дрожать от страха, что сердце вот-вот выпрыгнет из груди.
Парень молчит.
Некоторое время внимательно смотрит на Мило, потом так же внимательно на тебя и снова на Мило.
– Ладно, – соглашается, – давай пару.
Короткое пожатие рук – обмен деньгами и капсулами.
– Да, вот еще что, приятель… – говорит Мило, принимая озабоченный вид. – Имей в виду, запивать нужно только водой, и никакого алкоголя, ни даже кока-колы, только водой… Очень советую. И вообще думай, когда что-нибудь глотаешь. Кругом столько народу продает смертельно опасные вещи.