Роль Ростопчина в том, что он явился наиболее выдающимся выразителем мнения вполне определенной части российского общества. По сути, Москву он и возглавил как яркий представитель консервативно-националистического крыла политической элиты Российской империи. А некоторые его сочинения, в которых «язык часто неправилен, слог не обработан, не выдержан» (оценка Вяземского), тем не менее, стали для потомков вещами мемориальными, первыми памятниками русской националистической пропаганды.
Ростопчин писал, что никогда лакеем не был. И в этом он не покривил душой. Граф был из той редкой породы политиков, что всегда отстаивали свое мнение, не взирая на лица. Но это же отсутствие гибкости и превратило его политический опыт в забег на короткие дистанции: пять лет при Павле, два года при Александре. А он-то рассчитывал на большее, не считаясь с политической конъюнктурой, которая и является главным двигателем карьерного роста во все времена.
Просидев десять лет в отставке, он потерял время, оставшись все тем же вельможей павловской эпохи. Его взгляд на мир и убеждения не поменялись. В 1812 году Ростопчин вернулся, но эпоха-то была уже другая! Похоже, граф не понял этого и продолжал с упорством, достойным лучшего применения, не только отстаивать свои принципы, но и воплощать их на практике. Как бы в наказание за это Ростопчин был единолично объявлен виновником пожара Москвы. Хотя не меньшую ответственность несет за это и Кутузов. Но Кутузов скончался через год после окончания Отечественной войны, в 1813 г., и тем самым получил право войти в категорию лиц, о которых и плохо не говорят, и как победителей не судят.
Возможно, что Ростопчин и стал бы новым Фонвизиным, но увлечение политикой увело графа от литературы в сторону публицистики. В этой связи вспоминаются слова К. Батюшкова, сказавшего еще по поводу «Мыслей на Красном Крыльце»: «Любить отечество должно… но можно ли любить невежество?»
А эпитафию на надгробный камень Ростопчин сочинил себе сам:
Здесь нашел себе покой,С пресыщенной душой,С сердцем истомленным,С телом изнуренным,Старик, переселившийся сюда.До свиданья, господа!Правда о пожаре Москвы Сочинение графа Ф. В. Ростопчина
Перевел с франц. Александр Волков. Москва. В университетской типографии. 1823.
ЕГО ВЫСОКОПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВУ
Господину
Действительному
ТАЙНОМУ СОВЕТНИКУ и
Орденов: Св. Александра Невского, Св. Равноапостольного Князя Владимира первой степени и Св. Анны первого класса Кавалеру ИВАНУ ИВАНОВИЧУ ДМИТРИЕВУ.
МИЛОСТИВЫЙ ГОСУДАРЬ!
Перевод сочинения знаменитого нашего Патриота кому лучше может быть приписан, как не Вашему Высокопревосходительству? Ваша любовь к Отечеству, Ваша примерная справедливость, должности, Вами пройденныя, – все оправдывает мой выбор, и я почту себя счастливым, если приношение мое удостоится благосклонного Вашего принятия.
МИЛОСТИВЫЙ ГОСУДАРЬ! Вашего Высокопревосходительства покорнейший слуга – Александр Волков.
ПРАВДА
О
ПОЖАРЕ МОСКВЫ
Протекло десять лет со времени пожара Москвы, и я всегда представляю потомству и Истории как изобретатель такого происшествия, которое, по принятому мнению, было главнейшею причиною истребления неприятельских армий, падения Наполеона, спасения России и освобождения Европы.
Без сомнения, есть чем возгордиться от таких прекрасных названий; но, не присваивая себе никогда прав другого и соскучась слышать одну и ту же басню, я решаюсь говорить правду, которая одна должна руководствовать Историей.
Когда пожар разрушил в три дня шесть осьмых частей Москвы, Наполеон почувствовал всю важность сего происшествия и предвидел следствие, могущее произойти от того с русской нацией, имеющей все право приписать ему сие разрушение по причине его бытности и ста тридцати тысяч солдат под его повелением. Он надеялся найти верный способ отклонить от себя весь срам сего дела в глазах русских и Европы и обратить его на Начальника Русского правления в Москве: тогда бюллетени Наполеоновы провозгласили меня зажигателем; журналы, памфлеты наперерыв один перед другим повторили сие обвинение и некоторым образом заставили авторов, писавших после о войне 1812 года, представлять несомненным такое дело, которое в самой вещи было ложно.
Я расположу по статьям главнейшие доказательства, утвердившие мнение, что пожар Москвы есть мое дело; я стану отвечать на них происшествиями, известными всем русским. Было бы несправедливо этому не верить; ибо я отказываюсь от прекраснейшей роли эпохи; сам разрушаю здание моей знаменитости.
1. Наполеон в своих бюллетенях 19, 20, 21, 22, 23 и 24-м говорит утвердительно, что пожар Москвы был выдуман и приготовлен правлением Ростопчина.
Дабы выдумать и исполнить предприятие столь ужасное, каково есть сожжение столичного города Империи, надлежало иметь причину гораздо важнейшую, чем уверенность во зле, могущее от того произойти для неприятеля. Хотя шесть осьмых частей города были истреблены огнем, однако оставалось еще довольно зданий для помещения всей армии Наполеона[2]. Совершенно было невозможно, чтобы пожар мог распространиться по всем частям города: и если бы не случилось жестокого ветра, огонь сам бы по себе остановился по причине садов, пустых мест и бульваров. Таким образом, истребление жизненных припасов, находящихся в домах, которые могло бы пожрать пламя, было б единственным злом для неприятеля и горестным плодом меры, сколь жестокой, столько же и неблагоразумной.
Кроме того, жизненные припасы, оставшиеся в Москве, были весьма незначительны: ибо Москва снабжается посредством зимнего пути и весеннего плавания до сентября месяца, а после – на плотах до зимы; но война началась в июне месяце, и неприятель был уже обладателем Смоленска в начале августа: таким образом, все подвозы остановились, и нимало уже не заботились о снабжении жизненными припасами города без защиты и угрожаемого неприятельским вторжением. Впоследствии большая часть муки, находившейся в казенных магазинах и в лавках хлебных торговцев, была обращена в хлеб и сухари, и в продолжение тринадцати дней перед входом Наполеона в Москву шестьсот телег, нагруженных сухарями, крупой и овсом, отправлялись каждое утро в армии, а посему и намерение лишить неприятеля жизненных припасов не могло иметь своего существования. Другое дело, гораздо важнейшее, должно было бы остановить исполнение предприятия пожара (если когда-либо было оно предположено), а именно, дабы тем не заставить Наполеона принудить князя Кутузова к сражению по выходе своем из Москвы, к сражению, которого все выгоды были на стороне французской армии, имеющей двойное число сражающихся, чем русская армия, отягченная ранеными и некоторою частью народа, убежавшего из Москвы[3].
2. Зажигательные вещества, приготовляемые неким Шмидтом, имеющим препоручение устроить воздушный шар.
Пожар Москвы, не будучи никогда ни приготовлен, ни устроен, зажигательные вещества Шмидта сами по себе уничтожаются. Этот человек, будто бы нашедший способ управлять воздушным шаром, занимался тогда устроением такового, и, следуя шарлатанству, просил о сохранении тайны насчет его работы. Между тем уже слишком увеличили историю этого шара: дабы сделать из оной посмеяние для русских; но простофили очень редки между ними, и никогда бы не могли уверить ни одного жителя Москвы, что этот Шмидт истребит французскую армию посредством своего шара, подобного тому, которой французы употребили во время Флерюсского сражения; и какую имели нужду устраивать фабрику зажигательных веществ? Солома и сено гораздо были бы способнее для зажигателей, чем фейерверки, требующие предосторожности, и столь же трудные к сокрытию, как и к управлению для людей, совсем к тому непривыкших[4].