– Я знаю. Можешь мне ничего не рассказывать.
Я слегка нахмурилась.
– Откуда знаешь? Ветер нашептал?
– Соображаешь, внучка. Дай дед тебя обнимет.
В объятиях Ивана Сутимы, моего деда, мне стало легче. Я бы и стояла так, но почувствовала, что надо отстраниться. Рыдания тогда сотрясали мое тело. Иван обнял меня и сказал:
– Не плач, внучка, жизнь твоя даже еще не началась.
– Нет Маруша. Я видела во сне его мертвым.
– Так даже лучше, – отреагировал Иван. – Лучше знать правду, чем тешить себя несбыточными надеждами. У тебя ребенок. Сама не справишься. За тобой я пришел. Где жить есть, правда, места глухие, но так даже лучше.
– Я готовлюсь к зиме.
Иван только лишь усмехнулся.
– Решай. Сегодня, в крайнем случае завтра, надо тебе со мной в путь отправиться. Вверх по Славуте пойдем. Есть у меня друзья-побратимы, возле Канева живут в лесной тиши. Помогут тебе и мне.
– Неожиданно как-то предлагаешь. Мне подумать надо.
– До утра время есть. Для тебя это лучший исход. Ты же мужа хочешь?
– Какая же женщина мужчину не хочет? Может, Маруш вернется, а меня нет?
– Не вернется, внучка. И ты, и я это знаем. Смерть закрыла ему глаза.
– А откуда ты знаешь, что я встречу другого и когда?
– От тебя зависит и от того, кем станешь…
– Ты учить меня будешь?
– Нет. Ты, дочка, сама, если захочешь, будешь давнюю науку изучать. Я только лишь посланник, только лишь тот, кто может указать тебе дорогу. Идти же по ней предстоит тебе.
– Родители еще не знают, что Маруш погиб. Я хотела им сказать, но в Белую Церковь надо еще дойти, а у меня времени нет.
– Им знать пока об этом незачем. Придёт время, я скажу.
– Так ты, дед, что, казаковать перестал?
– Лет десять, как саблю повесил на стенку. Видишь, у меня в руках палка, с ней и хожу.
Сабли не было на боку у Ивана, тем не менее, передо мной стоял казак. За плечами был колчан со стрелами и лук. На поясе висел нож, руки сжимали посох, а на лице играла усмешка. Еще сума была перекинута через плечо, а на широком кожаном поясе висели разные сумочки. Правда, не было пороховницы. Не носил тогда Иван пистолей.
– Не один я прибыл, – сразу же сообщил Иван. – Ждут меня.
– Кто ждет?
– Друзья-товарищи. Скучновато жить в лесу одному. Так что решаешь, внучка?
– Утром дам ответ, – слегка прикусила я губу и нахмурилась.
– Переночевать можно будет моим товарищам у тебя дома?
– А ты с ними будешь?
– А куда я денусь? – весело спросил дед.
Таким веселым я его еще не видела.
Деда своего я вообще редко видела. Когда мне пятнадцать лет исполнилось, Иван как-то в гости к сыну зашёл. Я тогда заметила, что беседа расстроила деда. Он ничего не сказал, подарки всем внукам раздал, даже за столом не посидел и ушел. Упрямый казацкий характер, так отец пояснил, почему дед не захотел тогда с нами поесть и попить. На самом деле разногласия были у сына и отца, и серьезные. Не пошли сыновья по стопам отца, не стали ни казаками, ни, тем более, характерниками. Внуки тоже к этому делу таланта не имели. Иван, между тем, никогда своего никому не навязывал, вздыхал только, на детей и внуков глядя. Некому ему было казацкую науку передать. Никто из родичей не желал ее перенимать. Правда, как потом Иван говорил, может, это и к лучшему…
А что я, куда мне было идти? Деду я доверяла. Он ко мне всегда с теплотой и добротой относился. Подумала я, поразмыслила и пристала на дедовское предложение. Ранним утром, как только солнце взошло, я на чайке вместе с ребёнком, дедом и пятью его помощниками отбыла в новые края. Края эти, сам видишь, стали для меня и домом, и новым миром, в котором я заново училась жить. Поначалу, конечно, трудно было, но привыкла. Сейчас понимаю, не будь деда, скорее всего не выжила бы, сломалась и рано ушла из жизни. Все возможные варианты своей жизни я, когда кое-чему научилась, просмотрела. Не было у меня без деда шансов и до тридцати лет дожить. А сейчас мне уже шестьдесят пять, а все живу и не собираюсь пока на покой…
Горпына замолчала, вспоминая былое. Я тоже не нарушал спокойствие. Солнце то и дело выныривало из-за небольших тучек, согревая лучами землю вдогонку уходящему лету. Легкий ветерок то слегка веял, то замирал. С речки, а она была почти рядом, уже разносилась прохлада. Было тихо. Тишину вновь нарушила Горпына.
– Хватит басней. Вечером продолжу. Так каждый раз буду рассказывать, если тебе слушать не надоест, после того, как ты травушки выпьешь.
Я кивнул. Горпына встала и ушла. Дел у нее было много. Я же остался сидеть, размышляя о своем, вспоминая детство и юные годы. Перед внутренним взором проплывали пейзажи Франции. Одно меня тяготило: ушел я, а жену с детьми, получается, вроде бы как бросил. Взял только старшего сына Мишеля. Я жив, а сын уже мертв. Ничем не смог ему помочь. Ничем. С другой стороны, сын выбрал путь воина. А на этом пути ранняя смерть частая гостья, особенно, когда ты не думаешь головой. Надо признать, что с этим у нас всех большие проблемы. Хорошо еще, если видишь на два-три хода вперед, если же на один, то тут никто и ничто не поможет, если ты – воплощение духа. Это еще противоположные духу воплощения темных энергий могут на что-то доброе рассчитывать, на какую-то подстраховку. Мы же что сами своим трудом сделаем, то и наше. Иной раз даже плоды наших трудов нам не принадлежат…
Ближе к вечеру, выпив снова настой, я с удовольствием слушал продолжение рассказа Горпыны. Вела она рассказ с присущей ей силой, умением и знанием дела, хотя вроде бы рассказчицей и не была такой уж умелой. Отмечала главное, иной раз обращала внимание на детали, усмехалась, рассказывая о деде. Ему, когда он за ней прибыл, всего семьдесят два было, но Иван не выглядел на свои годы. Десять лет назад, в шестьдесят два года он окончательно повесил саблю на стенку, а потом ушел из Войска, даже Хортицу покинул, чтобы обрести покой и силу мысли в извечных волховских местах в районе Канева. Здесь лет шестьдесят назад было еще более глухо и тихо, чем сейчас: величаво катил свои воды Славута-Днепр, шумели дубовые рощи, многочисленные острова были привлекательны тем, что здесь пока еще была воля вольная. Не было ни пана, ни ксендза, ни кого-то еще, кто бы рассказывал, как жить и что делать.
Правда, разбойнички были и хаживали, не так, чтобы сильно и очень надоедали, но частенько, как и плавни на Запорожье, для своих нужд использовали. И как тут определить, где казак, а где разбойник? Только лишь кодекс, о котором я вижу нужным несколько слов сказать, отделял одних от других. Всего, конечно, нет смысла говорить. По негласным правилам кодекса людей бедных, землепашцев и мещан трогать было нельзя. Если кто-то об этом узнавал, можно было нарваться. Казацкие ватаги шустрили от Канева до Запорожья, поднимались и выше, ходили за море Черное в Стамбул турок щекотать. Казацкий закон был в те года сильнее и важнее панского. С казаками шляхта и паны дружили, призывали их к себе на помощь не однажды, ведь против турок у них почти всегда воинов добрых не хватало.