Спустил с небес на землю и унизил!
А я еще ведь в любви призналась. Дура!
Потому что вообще ничего не соображаю, пока его член во мне. Или пока его руки на мне, или пока его глаза так глубоко. В сердце. В душе. В мозгу.
Дура!
Именно это я думала про себя, рывками переодеваясь на первое занятие. Шумно, привлекая внимание.
На меня странно поглядывали девчонки, ведь обычно я веду себя тише скрипки и ниже оркестровой ямы.
Мне и не нужно что-то воображать. Для этого есть сцена, и там я горю.
Так же горю, как в руках Ромы. А он негодяй, еще и подливает горючего, заставляя мое сердце покрываться сажей, а то и вовсе превращаться в тлеющий уголек.
Беременности испугался. Как будто я не понимаю, что рано. Но само то, как он испугался ответственности!
Я кто же для него? Мимолетное увлечение? Увертюра, не дотягивающая до симфонии?
Поэтому я никогда и не стремилась влюбляться, потому что это больно. Больно, когда любишь, а тебе в ответ лишь подают крохи с хозяйского стола.
Надо закончить. Просто уйти от него, просто удалить номер, отослать телефон.
Но телефон удалить просто. А вот как выжечь его из мозга? Эти десять цифр, эти десять букв его привычных сообщений?!
Как выжечь любовь из сознания?
– Анька, ты там уснула? – прозвучал где-то над ухом низкий голос Артура.
Мы уже сидели в репетиционном зале, отпахав два часа на разминке.
Он улыбнулся, когда я подняла на него взгляд, и обнял за плечи, прижимая к себе. Как и всегда делал, окружая искренней заботой, вниманием, любовью.
А ты, дура! Любишь скота!
– Прости, задумалась.
– Верю, – хмыкнул он, стирая маленькую слезку, все-таки покатившуюся по щеке.
Он смотрел мягко, участливо, но в его янтарных, словно у тигра, глазах, не было сочувствия. Этого я не дождусь ни от кого. Оно мне и не нужно.
– Расскажешь?
– Ничего особенного, я опять выставила себя дурой.
Влюбленной дурой.
Артур на это не ответил, только нахмурился и прижал к себе крепче.
– Забей. Все это хрень собачья, – твердо высказался он и указал рукой на верх. – Вот, что для нас важно.
Я задрала голову и посмотрела на потолок. Там резвились нарисованные нимфы и сатиры вокруг прекрасной богини танцы – Терпсихоры.
Он склонился к моему уху, обдав его свежим, ментоловым дыханием и зашептал подобно искусителю:
– Любовь, секс, отношения. Забудь все это. Везде требуется притворяться, подстраиваться, ложиться под кого-то. Здесь же мы можем быть настоящими, здесь, Анют, ты можешь не скрывать своих чувств, боясь показаться дурочкой. Здесь тебя никто не унизит, потому что ты лучшая. Ты балерина.
И это действовало, мне становилось легче, спокойнее, несмотря на то, что рука Андрея, на моем колене явно была лишней.
– Здесь я могу страдать, не боясь осуждения.
– Да, детка.
Мы улыбнулись друг другу, словно зная какую-то тайну, непостижимую для смертных, правда руку я его все же убрала. Просто так. Не потому что мне было противно, а потому что Артур был скорее братом. Давать ему надежду на большее не стоило.
Когда заиграла музыка, все остальное стало неважным. Все потеряло смысл, кроме выверенных движений тела, взмахов рук и ударов в пол ног.
Ритм кружил, пьянил, возбуждал. А я старалась не думать о Роме, но и он был сродни балету для меня.
От него тоже кружилась голова и сбивалось дыхание. Оставалось надеяться, что влага между ног не из-за воспоминаний о его члене, а из-за того, как быстро заиграла музыка, какими четкими стали ударные, как резво я стала порхать по сцене.
К моему удовольствию репетировали страстную Кармен. Мой любимый спектакль.
Жесткий ритм ударных, словно хлыст, обжигал сердце, заставляя вновь и вновь возвращаться к мыслям о Роме. Он тоже был таким же разным, как музыка.
То нежным, то жёстким, то… пустым.
И сейчас, двигаясь в такт такой будоражащей сознание музыке, повторяя синхронные па вместе с двадцатью однокурсниками, я снова ощущала его в себе. Рому.
Словно он был рядом, со мной, и владел моим телом, а потом причинял боль всем своим существом.
– Достаточно! – прогремел голос Валентины Марковны, и музыка стихла.
Все студенты, как один, замерли на своих позициях. Чтобы мы отмерли и могли сойти со сцены, она властно взмахнула рукой, которую почти полностью закрывал рукав черной разлетайки.
В ней она еще больше напоминала сильно располневшего лебедя. Но, тем не менее, могла дать фору любому из присутствующих и не раз это демонстрировала, вызывая уважение и где-то даже благоговейный ужас.
Мы сходили в зрительный зал медленным ручейком, обсуждая последний спектакль, на который нас водили в эту субботу, когда взгляд куратора внезапно остановился на мне.
Я ощутила это кожей, перестала улыбаться Артуру и повернула голову.
Валентина Марковна подозвала меня к себе, и я вытекла из общего потока, но замерла на приличном расстоянии от грозной женщины.
Она взирала на меня с высоты своего немаленького роста, от чего поджилки неосознанно затрястись.
– Я сделала что-то не так? – сразу стала я оправдываться. – В пятом заходе плохо выполнила батман. И потом не вытянула ногу, когда прыгала…
Лепетать перестала в тот же миг, как на губах куратора мелькнула снисходительная улыбка.
– Ты, значит, помнишь все места, где ошиблась?
– Стараюсь, – плечами пожимать я не стала, просто кивнула.
Из-за сквозящей во всем виде суровости этой женщины, вообще хотелось замереть глыбой льда и не двигаться, но все равно в страхе ожидать, когда в тебя врежется «Титаник» полный упреков.
– У тебя появился мужчина? – без предисловий заявила она, заставив меня отпрянуть в удивлении.
Этот вопрос не был похож на гром среди ясного неба, скорее напоминал машину, обрызгавшую тебя из ближайшей лужицы.
Я мельком взглянула на Артура.
Рядом с ним уже отиралась Губанова, вытянувшая любопытное лицо, как утка. Они и многие другие смотрели на нас с куратором, а я гадала, кто из них мог насплетничать ей о Роме?
Не то, чтобы я скрывала, но напрямую знал только Артур, а от него меньше всего ожидаешь такого подвоха.
Иногда мне казалось, что он знает обо мне все, даже продолжительность моих оргазмов, потому что, как раз после встреч с Ромой, стабильно пишет: «Как потрахалась?»
– Не понимаю, – все-таки помедлила я с ответом, повернувшись к Валентине Марковне, на что получила уже вторую улыбку за учебный день. Просто нонсенс.
– Когда ты пришла на вступительные, – поведала она. – Я видела девочку. Хрупкую, нежную, при это невероятно сильную. Роль в умирающем лебеде была как раз для тебя. Сегодня я увидела в тебе огонь, ты пылала, ты излучала страсть.
Мои глаза распахнулись, грозясь выпасть из орбит.
– Правда?! – на уровне ультразвука спросила я.
– Естественно. Движения стали более живыми, ушла механичность, если хочешь. Ты, детка, научилась ненавидеть. Танцевала так, словно в твоей голове сидел мужчина. Я только надеюсь, что это не отвлечет тебя от основного занятия?
Она приподняла брови, ожидая от меня немедленной реакции на свой последний вопрос, но я сглупила.
– Какого…? – спросила и тут же прикусила губу, сразу исправившись: – Ни в коем случае. Балет всегда на первом месте. Я благодарю вас за похвалу.
Я увидела лишь вежливый кивок, хотя в лице она не на секунду не изменилась.
– Да будет так. Думаю, что мы поставим тебя в основной состав спектакля.
– Ка-рмен? – слова не слова, а слоги вырвались из моего рта. Первый состав.
Считай успех в кармане. На этом спектакле меня увидят все. Это было невероятно. Просто… Вау!
Меня словно подкинули высоко вверх, а потом подхватили и закружили.
На душе стало хорошо и спокойно, а на лице непроизвольно возникла широкая, блаженная улыбка.
– Ты не обольщайся, – слова куратора вернули меня в реальность. – Тебе еще работать и работать.
– Понимаю.
Но ее предупреждение и наставление уже не имели значения. Словно после куска торта вам подали зубчик чеснока. Невкусно, но не смертельно.