– Значит, теперь ты в состоянии заметить, что тебе нужен развод. И ты просто отправляешь документы и ничего такого?
Я моргаю. Настолько далеко в аналогии я еще не зашла.
– Ну, наверное, – пожимаю я плечами.
Но только это совсем не наверное. Я вдруг понимаю, что я совершенно не хочу разводиться. Сейчас не время переворачивать всю ситуацию вверх дном. Но только я не могу сказать об этом Лине. Если честно, я даже думать об этом не хочу.
– Может, Джон и подлец, – зачем-то говорю я, – но он хорошо соображает. Развод будет просто формальностью. Как стрижка. Ничего такого.
Я пытаюсь не замечать явный скептицизм на лице Лины.
Неделей позже я собираю чемоданы в своей спальне. До моего отъезда – еще одна неделя, и то, что я пакую вещи сейчас, просто смешно. Но следующие пять дней – последние в учебном году, и Кори будет безумно занята, да и я тоже, – мне нужно будет читать презентации и тезисы, не говоря уже о круговороте экзаменов, оценок и табелей. К тому же в кои-то веки в доме нет Тринити. Значит, если я хочу согласовать со своей пятнадцатилетней дочерью весь свой нью-йоркский гардероб до последней нитки, я должна это сделать сейчас. И я это сделаю. В отношении одежды она у нас непререкаемый авторитет.
У меня просторная спальня. Кори небрежно развалилась на мягкой прикроватной скамейке и перебирает ногами кучу обуви, пытаясь раскопать что-то, что не оскорбляет ее вкус. С восьми лет она как минимум раз в день ложится на эту скамью и рассказывает мне свои сердечные секреты или драмы из жизни ее друзей. Не в первый раз я благодарю свою счастливую звезду за то, что нам не пришлось никуда переезжать после ухода Джона.
У нас были отличные условия по ипотеке и достаточно другой собственности. Так сложилось благодаря ему – он настоял, чтобы мы внесли почти треть стоимости дома в качестве первого взноса, чтобы снизить ежемесячный платеж и расплатиться побыстрее. Джон терпеть не мог долги. Когда он ушел от нас, я переоформила ипотеку с пятнадцати на тридцать лет и совершенно на этот счет не расстроилась. Это позволило еще больше снизить ежемесячный платеж и остаться в нашем большом любимом доме, полном воспоминаний, а не арендовать что-то по соседству.
А дом у нас действительно прекрасный. У детей есть свои комнаты, в которых много места для хранения. Сначала шкафы были забиты конструкторами Lego и нарядными костюмами, которые затем уступили место сборникам комиксов (у Джо) и свитерами из торговых центров (у Кори). Моя дочь скупает все свитера, которые поступают в продажу. Некоторые – сразу в нескольких расцветках. Если мы идем в торговый центр, я могу гарантировать, что выйдем мы оттуда со свитером. Перед покупкой она размахивает передо мной двойными скидками, своими карточками постоянного покупателя и говорит, что цена у него всего $6.88 или еще смешнее, а я содрогаюсь от мысли о том, сколько их у нее уже скопилось. Носит она их по одному разу и бросает на пол, в кучу, чтобы больше никогда уже не надеть.
При этом выглядит она всегда хорошо – и не только благодаря молодости. У нее есть вкус, она хорошо видит сочетания цветов и форм, чем не может похвастаться мое поколение. Все, что я приношу домой из магазина, сначала проходит через нее, и только после контроля Кори я срезаю бирки. Нередко она смотрит на одежду, даже не доставая ее из пакета, закатывает глаза и говорит что-то вроде: «Это же невыносимо – любить человека, который никогда не научится хорошо одеваться» или «Ты с какой-то особой целью покупаешь уродливую одежду?».
И сегодня я как раз такой мешок одежды и принесла. Я пошла в дешевый Target[18], намереваясь потратить сто долларов – на вешалках со скидками с такой суммой можно совершенно ни в чем себе не отказывать. Я купила пачку блузок и брюк в средней секции магазина – там обычно висит что-то среднее между совершенно старомодными «рабочими» коллекциями, к которым я обычно и устремляюсь, и молодежным безумием в передней части магазина. В моей сумке оказались кофты трендовых цветов с умеренно глубоким вырезом, струящиеся блузки с кружевами и вышивкой и даже юбка чуть выше колена. По правде говоря, я не совсем понимаю, с чем носить юбки в конце мая. С сапогами и колготами? Вряд ли я могу себе позволить голые ноги. Есть ли социально одобренные ограничения возраста, до которого допустимы голые ноги?
Также я принесла домой две пары темных джинсов совершенно разной посадки. Я понимаю, что по крайней мере одна из этой пары совершенно ужасна, и рассчитываю, что Кори укажет мне, какая именно. В брюках я перестала разбираться совсем – это индикатор возраста. С какого-то момента теряется способность видеть, какие брюки сидят хорошо, а какие перешли в разряд старомодных. Словом, все это – доказательство, что я совершенно неспособна ходить по магазинам без посторонней помощи.
И вот я достаю все это из пакета и аккуратно раскладываю на постели, а Кори на меня внимательно смотрит.
– Я подумала, – осторожно начинаю я, – что этот верх подойдет к этим брюкам, а этот – к юбке, и тогда мне не нужно будет брать с собой много вещей.
– А туфли? – в ответ на все это вопрошает она.
– О, да. Конечно, я буду их надевать.
Она вздыхает.
– Смотри. В Нью-Йорке, если у тебя будут конференции, встречи, ужины, свидания, туфли должны составлять примерно половину веса твоего багажа.
Я изумленно моргаю:
– Это что, какая-то научно выведенная цифра? Ты могла бы мне дать ссылку, чтобы я сама изучила эти данные? И разве я что-то говорила про свидания?
– Мам. Перестань. Ты будешь ходить на свидания.
Я начинаю спорить, но останавливаю себя. Свидание – это хорошо, но только я понятия не имею, где я с кем-нибудь познакомлюсь.
– А что-нибудь из этого… подойдет для свидания?
Она внимательно рассматривает одежду.
– Ну… может…
Она достает блузку с самым глубоким вырезом с той стороны постели, где лежат джинсы, перекладывает ее на ту сторону, где лежат юбки, и кладет сверху длинное бренчащее ожерелье. Потом она дважды подворачивает юбку в талии, из-за чего та теряет значительную часть своей длины, и прикладывает к топу. Делает мне знак «подожди секунду» и идет в свою комнату. Оттуда она возвращается с парой туфель, которые я бы точно не разрешила ей купить, знай я, что они у нее есть. Она прикладывает их к наряду и говорит:
– Вот, одежда для свидания. Не самая нарядная, но ты и так не особенно наряжаешься.
Я смотрю на то, как она каким-то образом превратила полноразмерную мамскую одежду в костюм проститутки.
– Кори, я это не надену.
– Конечно, нет. Потому что никто и не заикался про свидания, – говорит она, многозначительно шевеля бровями.
На мгновение я погружаюсь в фантазии о том, что в Нью-Йорке я с кем-нибудь познакомлюсь.
– Очень красивые, – одобряю я, взяв в руки туфлю с открытой пяткой и радуясь, что мне повезло иметь дочь с прекрасным вкусом и одинаковым со мной размером обуви. Носок – с черно-золотым геометрическим рисунком, немного в стиле восьмидесятых – в моем стиле тридцатилетней давности. Ремешок из черной кожи с золотым замочком обхватывает лодыжку. Они одновременно женственны и статусны, сдержанны и сексуальны. Самые вдохновляющие туфли, которые я когда-либо видела. Я хочу быть женщиной, которая носит эти туфли.
– Можно мне их поносить?
– Конечно, мам. Я их все равно не собираюсь носить при папе. Если он хоть насколько-то папа, он не должен разрешить такое. У них низкий каблук, но при этом они страшно сексуальны, да?
– Ты права. Тебе их носить нельзя.
Кори смеется надо мной.
– Они еще и достались мне почти бесплатно, – начинает она рассказывать историю, что у нее был купон на пятнадцатипроцентную скидку, плюс они и так продавались с сорокапроцентной скидкой в торговом центре Macy’s, и так далее и тому подобное. Я на пару минут отключаюсь, представляя себе, как пойду весной по Манхэттену в короткой юбке, облегающей кофте и в этих туфлях. А я пойду, и это будет прекрасно.