Наконец я нахожу дом Талии, и он совершенно не похож на то, что я ожидала. Судя по постам на Фейсбуке, ее редакторской колонке и моим воспоминаниями, Талия – очень гламурная. А здание совершенно не гламурное – из красного кирпича, далеко не монументальное, очень похоже на ведомственное. Это не каменный таунхаус с красивыми коваными оградами и не блестящий стеклянный небоскреб с лифтами, уходящими в стратосферу. В этом здании примерно десять этажей, и оно не похоже на жилое, и лобби не очень-то зазывающее. Тем не менее я берусь за ручку и дергаю. Дверь заперта. Я кручу головой и снова дергаю. Нет, она точно заперта. Я прислоняюсь к стеклу, прикладываю ладони к лицу, чтобы было лучше видно, и пытаюсь рассмотреть, что внутри. Внутри еще одна дверь, за которой небольшой холл со столом. Можно предположить, что это стойка консьержа – человека, который, будучи в своем уме, увидит, что я пытаюсь справиться с запертой дверью и багажом одновременно, выйдет и впустит меня.
Но за столом никого нет. В холле никого нет. Точка. Нет никаких признаков того, что кто-нибудь когда-нибудь бывал в этом холле и что это здание вообще является многоквартирным домом, а не заброшенным производством рубашек. А есть ли здесь почтовые ящики? В вестибюле я не вижу ни одного. Разве это возможно, чтобы в здании без консьержа не было почтовых ящиков?
С чего я вообще решила, что здесь должен быть консьерж? И что у Талии крутая квартира? Она мне, кстати, ответила на вопрос, есть ли у нее для меня место? Начинаю перечитывать нашу переписку. Она не ответила. Но мне тогда показалось, что она имела в виду «да». Может, она живет в студии и определит меня на диван? «Что ж, значит, придется ночевать на диване», – мрачно и разочарованно объявляю я себе. Я все же представляла, что буду спать на личной кровати.
С другой стороны, я взрослая женщина, и неделя на диване в метре от кухни – это, конечно, неприятное событие в моем возрасте, но гораздо менее неприятное, чем счет за номер в тысячу долларов. Кроме того, Талия очень веселая. Где бы она ни жила, будет весело. Сколько модных, шикарных мест я прошла по пути к ее дому, в конце концов. Магазин сладостей, в котором продается «Сникерс» ручной работы и мятный ликер. Кондитерская, в витрине которой стоял свадебный торт, сделанный из лимонно-желтых пирожных – макарони. Блестящий новенький бар, оформленный как старинный винный погреб. На вывеске мелом от руки написано винтажным почерком «Эко диво – мы пьем пиво». А следующая дверь – всем известный магазин хлопковой спортивной одежды, в котором продаются леопардовые трусы и недорогие футболки, сделанные в Америке и рассчитанные на детские тела ростом под метр восемьдесят.
Мне совершенно не обязательно иметь отдельную кровать, чтобы насладиться неделей в Бруклине среди молодых и красивых людей. Мы отлично проведем время. Пишу Талии: «Как мне зайти в квартиру?»
С ответом она не торопится. Что ж. Значит, пойду выпью чашечку кофе, сваренного в пуровере[23] из экологически чистых зерен ручной обжарки, смолотых вручную, и подожду дальнейших инструкций. Хорошо еще, у меня с собой только один маленький чемодан.
Через две чашки кофе по $7,50 каждая я все еще жду ответа от Талии. И все остальные, кому я написала, чтобы убить время, тоже не отвечают. Дети молчат, что объяснимо – сейчас они на сборах команды Кори. Джон прислал две эмодзи – большой палец вверх и пловца. Ничего не прислала Лина, у которой тоже есть дела поважнее, чем сидеть в телефоне и развлекать свою одинокую и временно бездомную подругу. Соседка Джеки в ответ на мой вопрос, как дела, пишет «Все отлично. Надеюсь, у тебя тоже». Вряд ли это можно счесть приглашением к разговору.
С собой у меня электронная книга, и я начинаю читать (и бросаю) сразу несколько книг, надеясь найти такую, от которой невозможно оторваться. Ее я предложу своим самым привередливым ученикам. Еще я пару сотен раз проверяю адрес, который дала мне Талия, смотрю погоду и информационную страницу конференции, и смотрю вообще все, что может помочь мне убить время. А оно идет, и уже через два часа начнется коктейльный вечер знакомств, предваряющий официальную часть конференции. Понимая, что только дорога туда может занять целый час, я начинаю нервничать.
Я снова пишу Талии, скопировав адрес, который она мне отправила: «У меня правильный адрес? Прости, я не подумала, что нужно было договориться про ключ. Я решила, что у тебя консьерж».
Тогда я жду пять минут и звоню ей. Она не отвечает. Я оставляю ей максимально спокойное сообщение на автоответчике, кладу трубку и вслух говорю: «Да. Дело плохо». Но я же в Нью-Йорке, и никто и глазом не моргнул.
Собираю вещи и возвращаюсь к зданию. Здесь по-прежнему – ни консьержа, ни почтового ящика, ни домофона, ни другой возможности попасть внутрь. Жду десять минут. Никто даже не ступает на эту сторону улицы, не говоря уже о том, чтобы открыть эту дверь.
Я снова начинаю искать домофон в надежде дозвониться до соседей. Но домофона нет. На какой планете бывают жилые дома без консьержа и домофона? Не может быть, чтобы это было то здание, где она живет. Я трижды сверяю цифры на двери с цифрами, которые прислала Талия. Все совпадает. Может ли человек неправильно написать собственный адрес? Может, она ошиблась улицей? Но разве такое бывает?
В десятый раз я просматриваю нашу лаконичную переписку. Она сказала написать перед прибытием. Я написала. Она ответила, чтобы я шла прямо к квартире и что она «скажет людям внизу, чтобы ждали» меня. Я так поняла, что речь идет о консьерже. Какие еще могут быть «люди внизу»? Может, хозяин помещения или ответственный? Но не похоже, чтобы здесь была такая подземная квартира, где мог бы жить хозяин, и входа с другой стороны здания я тоже не вижу. Есть запертая дверь сбоку без окошечка. Предполагаю, что это дверь к мусоропроводу.
Совершенно запутавшись, я перехожу на другую сторону улицы и смотрю на окна здания. Нью-Йорк – большой, удивительный город. Графики работы у людей самые разные. Кто-то должен быть дома. Но все окна темные. В них отражается город, и в этот солнечный, прекрасный день нет никакой возможности определить, кто дома. И живет ли здесь кто-то вообще. И что, черт возьми, происходит.
Я снова звоню Талии. Снова голосовая почта – на этот раз в моем сообщении слышится больше паники. Положив трубку, я понимаю, что пришло время поставить крест на этом доме и перейти к плану Б. А у меня есть план Б?
После ухода Джона был один момент – он длился недолго, но я ощутила его очень остро, – когда я думала, что умираю. Все случилось из-за денег. Из-за денег, сломанного зуба и мокрой постели.
Джо было восемь. Он всему учился позже, чем остальные дети, – в отличие от Кори. Она как-то провела один день на ферме у бабушки и играла с более старшими детьми с соседней фермы, в доме у которых не было канализации, и спросила их, зачем они ходят в маленький домик с прорезью в форме полумесяца на двери вместо ручки. Они объяснили ей – без обиняков, как я предполагаю, – что в памперс писают только малыши. С того дня она соглашалась писать только в маленький горшок, который мне пришлось вынести на улицу и завесить брезентом. Не знаю, что бы мы делали, случись это зимой. Через несколько недель она влезла на настоящий унитаз, покакала и потребовала печенье. Вот и весь процесс приучения к горшку.
С Джо было несколько иначе. С ним я испробовала все допустимые обществом методы, включая ходьбу по дому голышом по пояс, что привело к тому, что он описал все комнаты, кроме ванной. Подкуп игрушечными поездами можно было бы считать успехом, но ночью он спал в трусиках-подгузниках на год дольше, чем это дозволили бы большинство мам. А моя мама приходила от этого в такой ужас, что я помню, как плакала от обиды после каждого ее прихода. В итоге я дотерпела до стадии, когда он наконец надел «трусы для больших мальчиков» и приучился к горшку. Но если он заболевал, видел ночью кошмар или выпивал слишком много жидкости перед сном, то все равно просыпался мокрым, и это длилось почти до пятилетнего возраста.