Вопросы, обсуждение которых откладывается на неопределенный срок:
Почему Джон оставил Эми?
Почему Джон вдруг решил вернуться?
Джон все еще любит Эми?
Когда у Эми снова будет секс?
Совершенно очевидно, я не планирую знакомить с этой повесткой остальных участников встречи.
Джон пришел на пятнадцать минут раньше, к чему я оказалась эмоционально не готова, но он уже стоит в дверях с ожидающим выражением лица. Я тоже смотрю на него. Он все еще красив – большой, широкий и уверенный. Меня захватывают воспоминания – его шутки на семейных ужинах, охота на покемонов в округе, игры в детский американский футбол, во время которого Кори каждый раз визжала, когда он делал вид, что перепутал Джо с мячиком. Его безукоризненная имитация выражения лица Даффи Дака.
– Где дети? – спросил он не голосом Даффи Дака.
– Вернутся домой где-то через полчаса, – отвечаю я. – Кори заканчивает писать курсовую, а Джо – на дебатах. Кори дождется его в школе и приведет домой.
– Я думал, дети уже будут дома.
– Ну, – говорю я, не испытывая никакой вины, – у детей напряженный график.
– Да, конечно. Я ушел с работы пораньше, хотел их увидеть.
– Это очень неожиданное желание.
Он ничего не говорит, но выглядит обиженно. Я пытаюсь проглотить гнев, но его присутствие в этом доме заводит меня, как звезду перед взрывом.
– Не поможешь мне? – спрашиваю я его тоном, максимально напоминающим нормальный. – Сейчас у нас стол служит временной подставкой для учебников. А нужно снова вернуть ему свое предназначение.
В дни, когда у детей нет кружков после школы, они приходят домой и делают уроки на противоположных сторонах обеденного стола на шесть персон. А поскольку Кори, устав от нудной алгебры, достигла высот в мастерстве отвлечения от уроков брата, мы соорудили между ними маленькую перегородку из двух склеенных картонок, которые когда-то служили им для презентации на школьной научной ярмарке. Поверх презентации на тему «Проводит ли картошка электричество?» Джо сделал визуальную карту своих школьных достижений, университетов, в которые он хочет поступить, и специальностей, про которые хочет разузнать побольше. Напоминаю: бедному ребенку всего двенадцать лет.
А поверх презентации на тему «Как измерить температуру разных цветов?» Кори приклеила фотографии актера из сериала «Стрела»[12] и Бенедикта Камбербэтча[13]. Мы зовем его просто Бэтч. И я не сильно против, чтобы с кухни, где я чаще всего бываю в это время суток, мне был виден только профиль Кори.
Джон смотрит на это все, удивленно подняв брови.
– Очень надеюсь, что это сторона Кори, – показывает он на полуобнаженное фото Стивена Амелла[14]. И хотя можно уверенно предположить, что Джо сохнет по Мейси Фезерс, которая немного старше и частенько обыгрывает его в шахматы, я позволяю себе поиздеваться над узостью мышления Джона.
– О! Ты волнуешься, что я позволяю твоему сыну гейские проявления? Ты что, его отвергнешь, если он станет геем? – насмешливо спрашиваю я.
Он краснеет, как и следовало ожидать.
– Прости. Ты права. Мне это неважно. Я просто нервничаю и говорю не то.
– И правильно нервничаешь. Ты поступил ужасно. И с кем? Со всеми нами. – Я обвожу жестом стол с перегородкой так, словно Бэтч – часть нашей семьи.
Джон вздыхает. Через какое-то время после его ухода мы стали общаться получше, но первые месяцы я ему регулярно звонила и оставляла на голосовой почте сообщения про то, какое он ничтожество, жалкий червяк, и даже говорила некоторые слова, которые слышала только в сериалах. Поэтому мой гнев вряд ли стал для него откровением.
– Видимо, ты заморозилась во времени.
– Не заморозилась! – негодующе возражаю я из оборонительной позиции. – Если заморозилась, то не во времени, а в месте. Я работала, заботилась о двух детях и жертвовала всем, что мне хотелось или было нужно, чтобы они могли ходить в хорошую школу, хорошо питаться и иметь хороший дом. Я научилась выживать на школьную зарплату, самостоятельно чинить унитаз, не вызывая сантехника, шить костюмы елизаветинской эпохи из отделочной тесьмы и одежды из секонд-хенда. Я научилась жить на кофе, покупать только на скидках и спать на работе. Я была вечно занята! – выпаливаю я и понимаю, что слишком завелась. – Вряд ли я заморозилась во времени, – добавляю уже более спокойно. Но уже осознаю, что слишком увлеклась.
Судя по виду Джона, он балансирует между чувством вины и раздражением. Каждый раз, когда я вижу у него такое выражение лица, я сдаюсь – оно словно говорит мне, что ему уже и так плохо и больше не надо подливать масла в огонь.
– Ну что же мне делать? – устало произносит он. – Я уже десять раз извинился перед тобой.
Конструктивного ответа у меня нет.
– «Вернись в прошлое, не оставляй нас на мели, не исчезай в Гонконге». Может, так? Не думал об этом? – говорю я, а сама продолжаю кипеть, но уже про себя: «А можешь вернуться еще дальше – за два года до этого. А потом, когда у тебя наступит кризис, проживи его со мной.
Он устало вздыхает. Он всегда в конце концов оказывается пострадавшей стороной, и сегодня все идет по проторенному пути.
– Я уже здесь, Эми. Может, пока мы ждем детей, не будем топтать друг другу мозоли?
Я игнорирую вопрос:
– Убери со стола, пожалуйста.
Он убирает. Я готовлю. За пять минут мы успели превратиться в подобие семейной пары с натянутыми отношениями. Это такое знакомое мне чувство! При этом мне очень грустно. Именно эти моменты совместной жизни я потеряла с уходом Джона. Три года я пыталась убедить себя, что они мне не нужны.
Режу базилик и чеснок для соуса песто. Салат осталось только заправить винным уксусом. Не самая высокая кухня, но и не привычный понедельничный замороженный ужин – жареный рис с овощами и китайские пельмени. Краем глаза вижу, что он накрывает на стол, без проблем обнаруживая в шкафу все, что нужно. Все осталось на своих местах. Кроме меня.
И зачем я хочу его впечатлить готовкой? Про что это все? – спрашиваю сама себя.
Пока закипает вода для спагетти, а в блендере шумно перемалывается песто, я вспоминаю, о чем мне нужно было поговорить с Джоном до того, как вернутся дети: о границах, которые они не должны нарушать. О правилах и параметрах.
– Джон?! – кричу я в направлении столовой. – Может, нам лучше сейчас обсудить с тобой правила на время вашего отдыха?
Только Джона в столовой больше нет. Я его нигде не вижу. Выключаю блендер и иду к входной двери. Он сидит на старом сером диване, обхватив руками голову. Рядом с ним лежит фотоальбом, который дети подарили мне на последнее Рождество, назвав «Хватит звать нас двойняшками». В нем – их снимки за целый год, в течение которого они занимались разными активностями – ныряли, выступали на публике, праздновали Хэллоуин, делали наши обычные воскресные буррито на завтрак в поварских колпаках.
Я встаю как вкопанная. За все годы нашего брака Джон плакал не больше трех или четырех раз. Он вырос в семье с жесткими ожиданиями по поводу мужских и женских ролей. Однажды он сказал мне, что ни разу не видел слез отца. Джон же плакал, когда родились наши дети, плакал по телефону, когда позвонил из Гонконга и сказал, что никогда не вернется. Тот разговор… Мы оба так сильно плакали, что с трудом произносили какие-то слова. Смысл их было не понять, да они и не были похожи на слова.
«Прости, – раз за разом повторял он. – Прости. Я должен. Я умираю».
Мозг так странно устроен, что во время кризиса он как бы отключается и выбирает из окружающего только то, что сможет перенести. И вот мой мозг выбрал слова «я умираю», и я тогда подумала: А, так вот в чем дело! Если умирает, то ладно. Он не уходит от меня, он просто умирает. Слава Богу. А то я уж было решила, что он от меня уходит.
А потом, конечно, мозг включается ровно настолько, чтобы внутрь пробралась одна рациональная мысль. Вообще-то он не умирает. Козел.