Когда побрит и одет, сойдет за настоящего. Но взгляд потемнел, запали глаза — люди замечали. На последней встрече школьных выпускников один дядька, бывший футболист, которого Алан презирал, спросил: «Алан Клей, тебя что, контузило? Что с тобой такое?»
С моря дохнуло ветром. Вдали по воде тащился контейнеровоз. Тут и там редкие суда, крохотные, будто игрушечные.
В самолете из Бостона в Лондон рядом с Аланом сидел мужик. Пил джин с тоником и разглагольствовал.
Сначала-то было ничего, да? — говорил он. Это сколько ж лет назад? Тридцать вроде? Двадцать, двадцать два? Но все закончилось, я вам говорю, будем теперь турагентами да лавочниками, как вся Западная Европа. Как-то в этом духе рассуждал человек в самолете, да? Как-то так.
И не умолкал, и ему таскали бокал за бокалом.
Мы теперь страна домашних кошек, говорил он. Всё сомневаемся, беспокоимся, накручиваем себя. Слава богу, эти края осваивали другие американцы. Это вам не нынешнее племя! Через весь континент на телеге, колеса деревянные! Человек копыта отбросит по пути, а остальные едва притормозят. В те времена хоронили мертвецов и ехали дальше.
Мужик был пьяный и слегка, пожалуй, псих; как и Алан, из семьи промышленников, со временем затерялся в мирах, промышленность затрагивающих косвенно. Наливался джином с тоником и на всем поставил жирный крест. Летел во Францию, доживать под Ниццей в домике, который его отец построил после Второй мировой. Хватит с него.
Алан поддакивал, и они поболтали про Китай, Корею, производство одежды во Вьетнаме, взлет и падение текстильной отрасли Гаити, стоимость приличного жилья в Хайдарабаде. Алан не одно десятилетие занимался велосипедами, потом перебрал дюжину других занятий, консультировал, помогал компаниям эффективно и безжалостно конкурировать с соперниками — роботы, экономичное производство, такого рода. И все же год от года работы ему перепадало все меньше. В Америке больше ничего не производили. Как ему или хоть кому поддерживать производство в пять-десять раз дороже азиатского? А когда азиатские зарплаты неприлично выросли — например, до $ 5 в час, — нарисовалась Африка. Китайцы уже выпускают кроссовки в Нигерии. Джек Уэлч говорил, производство надо погрузить на баржу, отправить в вечное плавание, искать, где подешевле, и мир, видимо, поймал его на слове. Мужик в самолете возмущенно взвыл: должно же быть важно, где сделана вещь!
Но Алан не хотел отчаиваться, не хотел поддаться недугу соседа. Алан же у нас оптимист? Он сам так говорил. Недуг. Недуг, твердил мужик. Черный юмор — в нем все дело. Анекдоты! — стенал он. Я слыхал анекдоты во Франции, в Англии, в Испании. И в России! Люди бурчат — мол, власти безнадежны, страна в основе своей необратимо загублена. И в Италии! Эта горечь, это упадочное самодовольство. Так было повсюду, а теперь и у нас. Мрачный этот сарказм. Убивает на корню, вот правда. Означает, что ты упал и встать не можешь!
Все это Алан уже слышал и больше слушать не хотел. Надел наушники и до самой посадки смотрел кино.
Алан ушел с балкона в сумрачную прохладу номера.
Вспомнил дом. Интересно, кто там сейчас? Кто забежал, пощупал вещи, убежал?
Дом продается — уже четыре месяца. Это что, из-за озера, где человек замерз до смерти?
Только из-за дома Руби и позвонила. Ну что, продал? Хотела денег, боялась, что Алан продаст дом и как-нибудь это от нее скроет. Когда продам, узнаешь, сказал ей Алан. И интернет никто не отменял. Едва она заорала, он повесил трубку.
Прихорашивать дом пришла женщина. Есть такие специальные люди. Приходят и делают из твоего дома конфетку — ты бы так не смог. Разгоняют мрак, который ты нагнал человечьей своей сумятицей.
Пока дом не купят, живешь в копии своего дома, и она лучше оригинала. Больше желтых пятен.