После теплой декабрьской погоды, такой привычной для крымской зимы, этот тусклый день показался Ксане слишком студеным. Или температура на улице резко упала, или ее по-настоящему морозило от страха, понять она не могла. Демисезонное пальтишко не грело, руки даже в перчатках скоро стали бесчувственными от холода. Казалось, вот-вот посыплется из белесого неба легкий сухой снежок, схватит город в морозные тиски, заметет порошей. Недавние мысли о Беловерцеве показались смешными и уже ничего не значащими, ее обольститель исчез из памяти, вытесненный внезапно навалившейся проблемой.
Территория главного крымского дома скорби оказалась необъятной – с многочисленными корпусами, застывшими среди старых деревьев, неухоженными сквериками и заброшенными хозяйственными постройками. Сами корпуса были выстроены еще до Октябрьской революции, их фасады облупились, краска на оконных рамах облезла. Из щелей выщербленного тротуара торчала жухлая трава, приходилось все время смотреть под ноги, чтобы не споткнуться или не растянуть лодыжку, оступившись в очередную яму. Александра, прожив всю жизнь в этом городе, пришла сюда впервые. Это был настоящий затерянный мир в центре города – жуткий, таинственный, пугающий. Увиденное потрясло ее какой-то пронзительной безысходностью. Ксана подумала, что здесь можно было легко затеряться и остаться навсегда, как в лабиринте Минотавра.
Она долго искала отделение острых неврозов, пока не оказалась далеко в стороне от главной аллеи, рядом с высокой беленой стеной, по верху которой была протянута перекрученная колючая проволока. Что там, за этой стеной? Нервы ее были натянуты до предела, воображение рисовало несуществующие ужасы. Вдруг совсем рядом раздался оглушительный грохот, Ксана в испуге остановилась. Из-за угла выползла громоздкая алюминиевая тачка, на которой было сложено навалом грязное серо-коричневое постельное белье, рядком стояли зеленые эмалированные ведра с крышками, от них исходил острый запах перекисшей капусты. Тяжелую тачку с трудом толкали две толстые неопрятные санитарки, одна из них по виду была явно нездорова – глаза ее блестели, на лице блуждала отсутствующая улыбка, из уголков губ стекала слюна. С трудом оторвав взгляд от лица женщины с явными признаками слабоумия, Ксана обратилась к другой – хмурой насупленной бабе с темным лицом и уродливой бородавкой под носом.
– Скажите, пожалуйста, где отделение острых неврозов?
Баба недобро зыркнула из-под нависших бровей и махнула рукой в сторону угла, из-за которого они выкатили тачку. Ксана, засмотревшись на странных санитарок, не заметила под ногами торчащую из асфальта корягу, споткнулась и тяжело плюхнулась на колени, нечаянно схватившись рукой за грязную ткань. Это не позволило ей растянуться на асфальте, но от прикосновения к изгаженному белью ее окатила такая волна омерзения, что она стала хватать открытым ртом воздух, словно выброшенная на берег рыба. От резкой боли в коленях выступили слезы. Дебильная санитарка загоготала в голос, широко открыв рот, а вторая, неожиданно запричитав по-бабьи, бросилась к Александре, начала неловко тянуть ее за руку.
– Ну что же ты, девка? Рано тебе тут устраиваться. Вроде нормальная еще.
Ксана поднялась с ее помощью, отряхнула ладони, с сожалением потрогала порванные колготки и сконфуженно пробормотала:
– Спасибо.
– Иди уже, и не падай больше, – женщина улыбнулась, у нее оказались ровные белоснежные зубы и неожиданно добрая улыбка.
– Как вас зовут?
– Настасья. А это Верка, сестра моя. Из-за нее и работаю тут – она кивнула на свою напарницу. – Вот, удалось пристроить, общежитие дали. Мы-то сами с района, из Раздольного.
– Спасибо, Настасья.
– И тебе не хворать, – совсем ошалевшая от такой неожиданной встречи, Ксана быстро пошла за угол – продолжать разговор с несчастной Настасьей ей больше не хотелось.
Здание, в котором находилось отделение, оказалось двухэтажным, высоким, все окна были наглухо задраены мелкоячеистой металлической сеткой, сквозь которую можно было передать разве что тонкую сигаретку. Ксана с опаской потянула на себя массивную дверь. Проем на первый этаж был почему-то крест-накрест заколочен досками, с потолка клочьями свисала черная паутина. Александра осторожно поднялась на второй этаж по широкой выщербленной лестнице, постучалась в деревянное окошко, и оно чуть приоткрылось, словно в тюремной камере.
– Что надо?
Ксана, заикаясь, объяснила, но в отделение ее не пустили, сказали ждать. Она стала ходить по узенькому пятачку перед высокой белой дверью, рассматривая грязный потолок и покрытые разводами беленые стены. Даже в помещении было нестерпимо холодно, ее била крупная дрожь, руки не согревались ни в карманах пальто, ни под мышками, ноги давно стали бесчувственными. Глухое отчаяние сделалось просто невыносимым, но женщина терпела, переживая едва ползущие минуты словно адскую пытку. Она намерена была во что бы то ни стало выяснить, что произошло с кумой и оказать ей любую посильную помощь – Светочка всегда помогала ей, никогда ни в чем не отказывала. Через каждые пятнадцать минут Ксана настойчиво стучала в окошко, и пожилая сердитая санитарка, чуть приоткрыв щель, неприятным лающим голосом отвечала: «Доктор занят с больным, дамочка. Ожидайте».
Подходили люди, передавали передачи, заходили поговорить с доктором – каким? сколько их там? – уходили с чувством выполненного долга, стыдливо опуская глаза в пол. На Ксану никто не смотрел, и, если она пыталась что-то спросить, не отвечали, будто не слышали. Она чувствовала себя бестелесным привидением, мешавшим посетителям покинуть это странное место, смущалась, прижималась к стене. Лица сердитой санитарки по ту сторону двери она так и не увидела. Единственное, что удалось ненароком подсмотреть, – сидевшую за столом измученную растрепанную молодую женщину в байковом халате, торопливо поедающую из белой кастрюльки макароны. Она набивала их за обе щеки, словно хомяк, давилась, воровато оглядывалась по сторонам, будто кастрюльку должны были вот-вот отобрать.
Какая-то несуразная, почти смертельная тоска затопила душу Александры при виде больной женщины, будто это печальное место было последним, что она наблюдала в своей грустной, но, несмотря ни на что, отлично налаженной жизни. «Да что это такое? Может, Светка уже умерла?..»
Безрезультатно прождав почти час, так и не добившись ни от кого вразумительного ответа, напуганная до кончиков волос, Александра поплелась к выходу из больницы. Она так промерзла и ослабела от переживаний, что села в первый попавшийся автобус и только потом сообразила, что ехать придется в объезд, через Московское кольцо, с пересадками. Но ей было уже все равно, сколько трястись в разболтанной маршрутке – лишь бы в тепле. Такой странный день подходил к концу, надо было прийти в себя и, наверное, просто выспаться. Завтра она непременно разберется со Светиной проблемой и подключит Пал Палыча – он ей не откажет, встретится с Беловерцевым и возьмет интервью, еще подумает, что там насчет новых чувств, не привиделось ли ей…
Все это будет завтра. Но почему-то не отпускало ощущение, что уже ничего не будет, словно пребывание в психбольнице поставило жирную точку в ее судьбе. С этим странным ощущением, похожим на падение в бездонный колодец, она в конце концов вернулась домой.
…Половина пятого – то самое городское безвременье, когда нервный рабочий день почти закончился, но еще не докатился до своего полного завершения. В центре Симферополя, на Советской площади, было холодно, суетно и очень шумно. Бледное нависшее небо давило, солнце казалось размытым, а вечнозеленые ели возле кинотеатра – выгоревшими. И только броские рекламные щиты в центре транспортного кольца напоминали о том, что в мире присутствуют яркие краски.