Вы уж на меня зла не держите, Учитель… Я не сплетница… И не просите меня назвать того человека, Учитель… Да ну, Учитель, дорогой, не упрашивайте… Если б я только знала, что вы из-за этого уж так расстроитесь, я бы и слова не сказала…
Так, значит, она клялась и обещала, что после вашей смерти ни за кого не выйдет замуж? Учитель, дорогой, вы разве не слышали никогда такое: после клятвы женщины лучше всего… Не успело еще ваше тело остыть, Учитель, как она уже положила глаз на другого мужчину. Думаю, Учитель, – строго между нами, – что она всегда была малость веселого нрава…
Молодой Учитель… Да ну, нет, конечно, это не он… Учитель из Озерной Рощи? Он мужчина положительный и капли в рот не возьмет. Этот скоро женится на Сестре Приходского Священника. Маленькая такая, темненькая, невзрачная, которая носит брюки. Говорят, он тогда новую школу получит… Да нет, и, конечно, не Рыжий Полицейский. У него целая стая медсестер на крючке в Ярком городе, по слухам… Да нет, и не Картофельный Мужик[19] тоже… Попробуйте угадать еще раз, Учитель. Я вам дам попыток сколько хотите… Падинь уехал в Англию, Учитель. Грузовик у него забрали и продали. Ни одной дороги не осталось, где бы он не ездил, скупая торф, и где бы не оставил по себе ручеек долгов… Гадайте дальше, Учитель… А вот это точно, он самый и есть, Учитель, Билли Почтальон! Славно вы потрудились, чтоб его угадать. Все же у вас очень светлая голова, Учитель, что бы там люди ни говорили… Берегитесь Норы Шонинь. Я бы вам еще кое-что рассказала, Учитель… Ой, да забудьте вы про все про это, Учитель, и не расстраивайтесь так… Дьявол меня побери, если вы не правы, Учитель. Билли Почтальон по домам не только письма разносил… Ох, Учитель, да она всегда была слегка веселого нрава, супружница ваша…
5
– …Их послали туда как полномочных представителей, чтобы заключить мирный договор между Ирландией и Англией…
– А я тебе говорю, это гнусная ложь. Их туда послали только как делегатов, а они превысили свои полномочия и совершили предательство, и отметины его по сей день несет на себе страна…
– Кобылка с белым пятном. Вот уж была хороша. Ей ничего не стоило свезти и тонну, и полторы…
– …Клянусь дубом этого гроба, Нора Шонинь, я дала ей фунт, Катрине…
– …Да провались они к дьяволу – и Англия твоя, и эти ее рынки. Тебя всего-то и беспокоит пара пенсов в банке. Обожаю Гитлера!..
– …Вот что, Колли, я писатель. Я прочел полсотни книг на каждую, что ты прочел. И я найду на тебя управу, – по закону, Колли, – если ты полагаешь, что я не писатель. Ты читал мою последнюю книгу “Виде́ние медузы”?.. Не читал ты ее, Колли… Прости, Колли. Прости, пожалуйста. Я и забыл, что ты не умеешь читать… Это очень сильная вещь, Колли… А еще у меня было три с половиной романа, две с половиной пьесы и девять с половиной переводов в “Проекте”[20] и вдобавок рассказ с половиной “Закат солнца”. И я никак не пойму, почему “Закат солнца” так и не опубликовали до того, как я умер…
Если ты собираешься заняться сочинительством, Колли, то помни, что на “Проекте” лежит строгий гейс[21] публиковать что-либо такое, что дочь стала бы прятать от своего отца… Прости, пожалуйста, Колли. Мне очень жаль. Я думал, что ты мечтаешь начать писать. Но на всякий случай, если тебя посетит это божественное желание… Нет ни одного ирландскоговорящего, кого бы оно не посещало хоть раз в его жизни… Говорят, что этому виной стихии западного побережья… Я дам тебе кое-какие советы… Сейчас, Колли, имей терпение… Это моральный долг каждого ирландскоговорящего – обнаружить в себе талант к писательству, в особенности к сочинению рассказов, пьес и поэзии… Два последних обычно более распространены, чем талант писать рассказы, Колли. Возьмем, к примеру, поэзию. Нужно-то всего ничего: начать писать на странице снизу вверх… Еще, конечно, можно начать писать справа налево, но это вовсе не так поэтично, как первый способ…
Прости меня, Колли. Я очень сожалею. Я и забыл, что ты не умеешь ни читать, ни писать… Но рассказы, Колли… Я объясню это так… Тебе случалось выпить пинту портера, верно?.. Да, понимаю. Тебе частенько доводилось пить портер… Впрочем, не так уж важно, сколько ты выпьешь, Колли…
– Мне довелось выпить дважды по двадцать да еще две пинты одну за другой…
– Понимаю… Погоди минуту… Молодец! Дай скажу… Колли, есть у тебя хоть капля разума, дай скажу… Ты когда-нибудь видал макушку у пинты пива? Там пена, да? Дрянная, бесполезная пена. И все-таки чем ее больше, тем жаднее человек дорывается до пинты, а когда дорвется, то пьет ее до конца, вместе с осадком, хоть и чувствует посторонний привкус. Вот теперь ты видишь, Колли, что такое начало, середина и конец рассказа?.. Главное, не забудь, Колли, что конец должен оставлять горький привкус во рту, вкус священного напитка, желание похитить огонь у богов и отведать еще кусочек запретного плода… А теперь взгляни, как я бы закончил рассказ “Перезакат солнца”, – тот, над которым я работал, как раз когда внезапно скончался от приступа в судорогах сочинительства: “И едва только девушка произнесла это роковое слово, он развернулся и вышел прочь из душной комнаты на свежий вечерний воздух. В небе было черно от плотных облаков, надвигавшихся из-за моря. Мелкое пристыженное солнце вгрызалось в землю за холмами Старого Села…” Вот здесь tour de force[22], Колли: “мелкое пристыженное солнце вгрызалось в землю”. И конечно, мне не стоит лишний раз напоминать тебе, что финальная строчка после завершающего слова должна быть обильно насыщена многоточиями, авторскими многоточиями, как я их называю… Но, может, ты проявишь немного терпения, Колли, и послушаешь – я прочту тебе весь рассказ…
– Погоди немного, мил-человек, теперь я тебе расскажу историю: “Давным-давно жили-были три мужика…”
– Колли! Колли! Ну нет же никакого искусства в этих словах – “давным-давно жили-были три мужика”. Это избитое начало… Вот что, Колли, потерпи минуточку и дай мне сказать. Я полагаю, что я писатель…
– Закрой пасть, пузатый горлопан! Рассказывай, Колли…
– Давным-давно жили-были три мужика, и очень давно это было. Жили-были три мужика давно…
– Давай, Колли, давай…
– Жили-были три мужика давным-давно… Ну правда, жили-были три мужика давным-давно. А дальше я не знаю, что с ними сталось…
– …Пятью одиннадцать – пятьдесят пять; пятью тринадцать… пятью тринадцать… Это мы и не учили вовсе… А дальше, наверное, Учитель, я и не знаю!.. Пятью семь… Вы меня про это спрашивали, Учитель? Пять на семь, да? Пять на семь… на семь… Погодите маленечко… Пятью один – пять…
6
– …Только я не понимаю, Муред. Честной двигарь[24], не понимаю. Она поносила меня – Катрина Падинь, я имею в виду, – грязным словами перед Старым Учителем. За что же, я ведь ей ничего не сделала? Тебе известно, Муред, что я никогда не сую носа в чужие дела, а всегда занята культурой. И крест надо мной такой видный, смашин[25], как Учитель говорит. И меня оскорблять, Муред!..
– Самое время тебе, Нора Шонинь, хорошенько поупражняться в том же языке, что у Катрины.
– Ну оныст[26], Муред…
– Но она всегда ко мне придирается. Не понимаю я. Оныст…
– …И она все врет, Муред! Оныст ту Год![27] Как ты думаешь, что она говорила Доти… Доти, а, Доти!.. Что Катрина Падинь тебе говорила про меня…
– Сохрани и спаси нас, Господи, на веки вечные. Да я вовсе не знаю, кто вы такие. Экая жалость, что они не отнесли мои бренные останки на восток от Яркого города и не положили меня в землю на Дивных Лугах Восточного Голуэя, у храма Бреннана, вместе с моими предками…
– Доти! Я тебе уже говорила, что такие речи – это “вздорные сантименты”. Что сказала Катрина?..
– Самые гнусные ее речи из тех, что я слыхала, были про ее собственную сестру Нель. “Пусть вперед нее ни один покойник в кладбищенскую землю не ляжет!” Так она и сказала. Вы никогда не услышите подобных речей на Дивных Лугах.
– Доти! А что же обо мне…
– О твоей дочери.