Первое, что нащупали мои пальцы, это «Унесённые ветром». Зачитанная книжка пожелтела и распухла, стала совсем замусоленной. Страница тридцать девять была загнута, но на ней не было никаких пометок. Я прочитала несколько строк, а потом даже понюхала книгу. Та ничем не пахла, кроме книжной плесени.
И ничего, что говорило бы об отце. То же самое и открытки; в основном они были написаны маминым почерком, а на некоторых красовались мои рисунки и каракули.
И все они были адресованы в разные тюрьмы.
Я быстро перебрала их. Их было несколько десятков.
В основном это были открытки с видами Демпингтонского пирса, зоопарка или мэрии. Как будто мы с мамой больше никуда не ходили. Интересно, что думал папа, когда получал их? Наверное, они были для него фотками его дома. Хотя даже когда он был на воле, а не в тюрьме, он никогда не жил с нами. Он навещал нас довольно часто, из чего я сделала вывод, что за решёткой он сидел короткие сроки.
Я разложила открытки по датам. Последняя была отправлена в ноябре, а умер папа незадолго до Рождества.
В церкви стояла наряженная шарами ёлка, а в рождественском вертепе – вязаный трёхногий ослик, на которого я таращилась все похороны. Кажется, я тогда подумала, что будь я действительно хорошей и вправду любила бы пластмассового ребёночка в яслях, то папа вернулся бы на Рождество.
Но он не вернулся.
Мама сильно сдала после этого. Мы не выходили гулять, она всё время плакала. В общем, это было самое худшее Рождество из всех, что мне запомнились.
Вскоре у нас поселился отец Сида, а потом появился и он сам. Но затем мама и папа Сидни надоели друг другу, и она вышвырнула его вон.
Нам в нашей семье не очень везло с папами.
Сунув руку сквозь смятые газеты, я пошарила внутри коробки, в надежде отыскать что-нибудь ещё. И, шурша бумагой, достала последние несколько фотографий. Затем мои пальцы коснулись чего-то маленького и металлического, но я не смогла толком до него дотянуться, потому что эта штука застряла под картонными клапанами на дне коробки.
Я перевернула коробку и похлопала по дну. Металлическая вещица вылетела наружу и пролетела над ковром. Дзынь. Это она стукнулась о жестянку, в которой Сидни хранит свои автомобильчики.
– А-а-а! – воскликнула Элли, вбегая в комнату, и подняла вещицу. – Вот ты где.
Я не слышала, как она сюда попала. Вот незадача.
Блин.
Элли присела рядом со мной и уронила эту штуку мне в ладонь. Это был ключик. Крошечный ключ, каким открывают небольшие навесные замки.
– Я пришла посмотреть, куда ты подевалась, – сказала Элли, таращась на лежащие на полу вещи. – Что это?
Она запустила свою бледную веснушчатую руку в скомканную газету, лежавшую в верхней части коробки, и вытащила из неё чёрную пластиковую канистру, которую я даже не заметила. Прежде чем я успела остановить Элли, она отвинтила крышку и перевернула канистру вверх дном.
К моим ногам упал металлический контейнер.
– Ой! – вырвалось у Элли.
Я сердито посмотрела на неё.
– Я всего лишь хотела помочь, – попыталась оправдаться она.
Я подняла контейнер и сняла с него красную резинку. Затем, зажав его пальцами, покрутила. Это маленькая металлическая кассета для фотоплёнки, как в старомодных камерах. Между чёрными ворсинками из середины торчала небольшая блестящая полоска.
У Элли голубые глаза, которые за стёклами очков кажутся огромными. В эти минуты они как будто прожигали меня насквозь.
– Что это? – спросила она. – Откуда это?
У неё такой жалкий вид. Придётся всё рассказать.
– Но ведь твой отец умер?
– Да, – ответила я. – Но он завещал это мне, чтобы мне это отдали, когда мне стукнет одиннадцать. А мне сейчас одиннадцать.
Она обвела взглядом содержимое коробки.
– Какой странный набор вещей.
Взяв «Унесённых ветром», Элли принялась листать книгу. Меня же так и подмывало вырвать «Унесённых» из её толстых пальцев. Что ж, пусть это и странный набор вещей, но они мои, и все они остались от отца, и не от её, воняющего стиральным порошком, а от моего крутого папы-грабителя.
Увы, ради мамы я вынуждена быть с ней вежливой.
Готовая разреветься, я встала и посмотрела в окно на мистера Хэммонда, собиравшего кресс-салат. Там стояла большая чёрная машина, и можно было точно сказать, что она по-настоящему чистая, судя по тому, как с неё стекали дождевые капли. В эти минуты я была готова броситься под этот дождь. Но, увы, не получится.
– Это все открытки, которые ты и твоя мама отправляли ему в тюрьму? – Элли пристально посмотрела на них. – А ты хорошо рисовала, Скарлет.
Я повернулась к ней спиной, упёрлась руками в пол и закинула ноги на верхнюю койку.
– Да, он, должно быть, сохранил их все до единой, – процедила я сквозь зубы. – У мамы есть такая же подборка. – Я попыталась посмотреть на неё, но вся кровь прилила к коже головы, и голова как будто покалывала. А ещё мне показалось, у меня вот-вот отвалятся брови. Стойка на руках – хороший способ унять слёзы.
– А это? – спросила она, поднося кассету с фотоплёнкой к самому моему носу.
– Я не знаю.
Сейчас я не хотела ни на что смотреть. Не хотела ни на что надеяться, потому что ненавижу разочаровываться.
Элли встряхнула кассету. В ней ничто не загремело.
– Хорошо, тогда я сейчас её открою, – сказала она.
Я резко опустила ноги на пол и выхватила кассету из её рук.
В конце концов, мы открыли её вместе. Элли держала один конец, я же протащила другой через всю комнату. Примерно на полпути я с ужасом осознала, что это может быть непроявленная плёнка, но через пару сантиметров она превратилась в карточку, а затем в длинную полоску бумаги.
Мы разложили её по полу и недоуменно уставились.
«Выше голову, Скарлет, всегда смотри вверх, продолжай заниматься в тренажёрном зале и не доверяй НИКОМУ».
Вот и всё, что там было написано.
Большие голубые глаза Элли моргнули и уставились на меня сквозь стёкла очков. Мои почти наполнились слезами, но я сглотнула комок и, вернув записку в контейнер, бросила кассету обратно в коробку.
Затем сделала ещё одну стойку на руках и продолжила заниматься этим до самого вечера.
По стопам отца
Я лежала в кровати и наблюдала за тем, как по полу тянется длинная тень – тень диспетчерской вышки старого аэродрома по соседству с нашим домом. Это означает, что сейчас полнолуние.
Элли вовсю храпела на верхней койке, я же не могла сомкнуть глаз.
Я посмотрела вверх, на матрас Элли над моей головой. Я приклеила к низу верхней койки папину записку.
«Выше голову, Скарлет, всегда смотри вверх, продолжай заниматься в тренажёрном зале и не доверяй НИКОМУ».
Бесполезно.
Абсолютно бесполезно.
Всё это бесполезно. Даже открытки. Они будут значить больше для мамы, чем для меня. Что же касается того, чтобы никому ничего не говорить, то Элли уже знает.
Я повернулась лицом к стене, поджала колени и плотно закуталась в одеяло.
Я попыталась вспомнить папино лицо, но из-за Элли в моей спальне непривычно пахло, поэтому я видела только её и её отца. Её сумка похожа на волшебный дозатор вонючего стирального порошка. Это запах идеальной белизны, который душит всё остальное. Даже запах подгузников Сида. Их дом весь провонял этим стиральным порошком.
Интересно, чем пахнет наш дом. Выпечкой? Супом? Какашками?
Дом Элли – единственный дом, в котором я теперь бываю, и она единственный человек, который бывает у нас. Раньше приходили мальчишки. Сэм Льюис когда-то постоянно бывал здесь, но теперь он увлёкся футболом. Мальчишки в нашей школе всегда были веселее, чем девочки. Все девочки скучны, как смертный грех, и я не хочу никого из них приводить домой. Я точно не хотела бы ходить к ним в гости, и я жутко рада, что они никогда не приглашают меня.
Мне кажется, их мамы боятся и сторонятся нас. В конце концов, мой отец был преступником.