На миг Старик отрубился.
Нога болела, мокрая теплота в штанине извещала, что кровь из раны течёт, но он был жив. Чувствовал запах сырой земли и свежей травы, непонятно откуда взявшийся посреди осени, слышал птичьи крики, видел деревья и небо, пока ещё бесцветные, но с каждым мгновением наливавшиеся краской.
И он знал, куда ему надо попасть.
Над обычными берёзками и осинами поднимались три Дерева, огромные, как секвойи…
– Врёшь, сука, не возьмёшь, – прошептал Старик.
Сумел отодвинуться под защиту кустов, там перевязал рану рукавом от рубашки. Попытался определить, где может быть снайпер… но сразу же плюнул на это дело, тут нужен глаз молодой, намётанный, не такой, как у него.
Затем снова отключился, то ли заснул на несколько минут, то ли потерял сознание, поскольку увидел Ополченца: тот стоял рядом, руки на автомате поперёк груди, лицо хмурое, на зелёной одежде капельки росы блестели как драгоценные камни.
– Я не отступлюсь… я не вернусь… нет, я вернусь куда надо… – забормотал Старик, не очень понимая, что говорит.
В следующий момент он уже полз, хватаясь руками за землю, подтягивая неловкое, уставшее тело. Ногой мог пользоваться только одной и двигался медленно, точно искалеченный уж.
Но двигался.
Над головой взвизгнуло, хлопок… снайпер то ли промазал, то ли играется…
Старик вжался в землю, накатил очередной приступ кашля, сотряс всё тело. Оставил после себя боль в груди и сладостную мысль о том, что скоро всё так или иначе закончится.
Главное – чтобы закончилось не так, как хочет снайпер.
Только та земля, в которой Старик копался много десятилетий, с которой сроднился так, что знал её на вкус, могла спасти его сейчас, укрыть своими складками, защитить от безжалостной стали…
Поднял голову, и показалось, что впереди, на склоне холма стоит Доктор: яростная синева посреди утренней серости, раскинутые в стороны руки, блеск очков на розовом лице. В следующий момент понял, что показалось, кусочек неба проглянул в непонятно откуда взявшемся тумане.
Издалека донеслись голоса, и этот звук заставил Старика вздрогнуть: ладно снайпер, он может стрелять издалека, но и только, а вот если попадёшь в руки его скучающих приятелей, то быстро пожалеешь, что вообще родился на свет…
Он пополз дальше, стараясь двигаться как можно быстрее.
Снайпер выстрелил в третий раз, но куда-то в сторону, и Старик понял, что милосердный туман с холма, на котором стояли Деревья, надвинулся и скрыл всё вокруг, спрятал и его тоже… Неужели это сделали громадные растения, неужели они не просто сами являются чудом, а могут творить чудеса?
Болтали разное… что Деревья насылают кошмарные сны на незваных гостей, что могут ходить и даже летать… корни оплетают танки и БТР, разрывают их на части так, что остаются только клочья ржавого металла, даже рушат блиндажи… Старик никогда в это не верил, считал глупыми побасёнками, рождёнными страхом и жаждой невиданного.
Но теперь, в шаге от собственной смерти, он был готов поверить во что угодно.
Он рискнул подняться и заковылял вверх, туда, где над туманом возвышались три свечки Деревьев. Солнце, судя по всему, где-то выглянуло из-за края земли, вершины словно вспыхнули бездымным огнём.
Севернее крайнего дерева, примерно в пятидесяти метрах от него – нужное место.
Если Старик туда не доберётся, то всё напрасно.
Туман рассеялся, когда он добрался до вершины холма, и тут же далеко за спиной заорали. Старик упал, не дожидаясь выстрелов, и пули с разочарованным свистом разорвали воздух над его головой.
Да, он знал эти места… здесь началась его жизнь.
Тогда тут не росли Деревья, но и нужды в них не было…
Скатился по склону и снова поднялся на дрожащие ноги, ведь теперь его не увидят. Бедро словно опалило, но он устоял, не упал и двинулся дальше, дальше, туда, где в крохотной ложбинке видел яркое жёлтое пятно.
Из-за слёз и пота, заливавших глаза, из-за старых глаз он не различал деталей.
Но знал, что это она, что он возвращается… и вернётся.
На колени Старик упал точно там, где надо, и дрожащей рукой полез в карман. Донеслись новые крики, на этот раз ближе, но он не повернул головы: поздно, слишком поздно, они теперь даже стрелять не станут, а если и станут, то это ничего не изменит.
Карта с хрустом упала на землю, но крохотный шприц он удержал.
– Вот и всё, – сказал Старик, поднимая глаза, чтобы посмотреть в лицо жене.
Она улыбнулась и исчезла.
Дрожащими пальцами сковырнул колпачок, игла вошла в бедро рядом с дырой от пули. Мягко качнулся вперёд поршень, и алая, точно кровь, жидкость задвигалась, в ней проявились золотые искры.
Рука онемела, боль оказалась такой сильной, что он её не ощутил, а понял.
Старик выпустил шприц, другой рукой ухитрился вытереть лицо и вскинул голову: перед ним восходило огромное, яркое, молодое солнце, где-то сбоку в радостном свечении корчились жалкие чёрные фигурки, мало похожие на человеческие, они вроде бы даже приближались, но он не обращал на них внимания, поскольку двигался одновременно вверх и вниз, уходил из жизни и возвращался к ней, умирал и рождался.
Он дошёл, он успел.
И через несколько часов на этом холме будет не три, а четыре Дерева.
Иван Наумов
Эстет
I
– Человеческая индивидуальность сильно переоценена, – сказал Менделеев. – Каждый мнит себя центром мира, а на деле – что? Набор типовых функций, простейших желаний, просчитывается на раз-два. – Так уж и просчитывается, – усомнился Бур.
Мерзкий нарастающий свист заставил их вжаться в грунт, прильнуть к заиндевевшей стенке траншеи. Дождались взрыва – далеко, метрах в трёхстах – и возобновили неспешную беседу.
– Это раньше казалось, что человек – колодец без дна, – взялся разъяснять Менделеев, питерский студент-недоучка, знаток технологий и тенденций. – А начали из колодца черпать – вода как вода, у всех одинаковая. Вот ты, Эстет, в интернете со страницы на страницу переходишь, что-то пролистываешь, а где-то зависаешь, зачитываешься, лайки ставишь, крутишь текст туда-сюда. Получается как тест – по твоей суете о тебе много чего узнать можно. Характер, привычки, склонности – всё под микроскоп. И при ближайшем рассмотрении выясняется, что тебе подобных – мильон. Мы как собаки Павлова: лампочка зажглась – желудочный сок пошёл. Только лампочек побольше, а так – один в один. Люди мыслят, решают, действуют по схожим траекториям, по проторённым тропинкам. Всё поддаётся предсказанию, а точнее, моделированию.
– Досуха не вычерпаешь, – пожал плечами Бур. – Что-то всегда на дне.
Снова раздался скрежет. Били с запада, из-за Марьяновки, восемьдесят вторыми. Мины царапали воздух и вскапывали «передок». Методично, одна за одной – видно, на той стороне сегодня решили не лениться и поутюжить от души.
Менделеев надвинул каску на брови, скуксился, скукожился, стараясь занять как можно меньше места в недружелюбном мире, отчего стал похожим на эмбрион-переросток.
Бур – Буров Николай Николаевич, семьдесят девятого, высшее техническое, холост, детей нет, судимости – прочерк, формально лейтенант запаса, а фактически человек сугубо гражданский, – просто прижался спиной к мёрзлой глине и прикрыл глаза.
В жизни «до» все были кем-то, в окопе никто не родился. Война-невойна перевалила через очередное новогодье. Линия фронта, стыдливо названная «линией соприкосновения», давно застыла в неподвижности. Разделив тех, кто пошёл за светляками, и тех, кто отказался наотрез.
Траншеи, блиндажи, огневые точки въелись в кожу земли как татуировка. Под разговоры о мирном урегулировании обе стороны прощупывали друг друга, не рискуя пойти в прорыв, и врастали, врастали в почву.
В повторяющуюся тональность взрывов вплёлся плач разбитого стекла и звонкий цокот лопнувшего шифера – шальная мина перелётом добралась до Шатова. Хоть бы никого не зацепило, вяло подумал Бур.