Отправка дочери влетела в копеечку. Кредит взяли в том же банке, заложив квартиру – иначе не получалось: без пяти минут француженка уже уволилась и корпела над разговорником, Веру, как новоявленную пенсионерку, незадолго до этого подвели под сокращение, а Фомин сидел на таком окладе, что курам на смех.
Отгуляли отвальную – дочь затребовала, чтобы посмотреть напоследок на зависть сослуживиц и подруг, – собрали, усадили на поезд до Москвы. Через двенадцать дней наскоро позвонила из Шереметьева – сказала, что все о’кей, визу получила, бумажку с адресом и как добираться не потеряла, остатки денег при ней, скоро объявят посадку. Голос был испуганно-радостный и одновременно какой-то такой, словно она уже презрительно соскребла с себя всю предыдущую жизнь, как ненужную, грязную шелуху, и теперь недовольна, что пришлось звонить и вновь о ней вспоминать.
После этого никаких вестей от нее долго не было.
Фомины стали с особым тщанием смотреть новости, дожидаясь какого-нибудь репортажа из Парижа – вдруг где с краю дочь мелькнет. Подолгу разглядывали мутновато-зернистую фотографию жениха, которую она успела распечатать на рабочем принтере. Гадали, какие у них могут получиться внуки – жених, в противоположность белесой и рыхлой дочери, был черняв, смугл, поджар, как-то совсем не по-русски смазлив и больше походил не на француза, а на актера индийского кино. Впрочем, и о французах они судили исключительно по кинематографу: Габен, Делон, Бельмондо, Депардье и смешной блондин в разных ботинках.
Оба тревожились ее молчанием, однако друг перед другом старались вида не подавать. Через несколько месяцев все же попросили соседского мальчишку послать ей по интернету письмо – дома осталось много распечаток с цветистыми уговорами, где оказался и обратный адрес. Потом еще пару раз просили – ответа все равно не было. Лишь через полгода дочь позвонила и, не давая ничего им сказать или спросить, быстро произнесла, что у нее все отлично, домой не вернется, искать не надо, звонить-писать не будет – некогда и дорого, и тут же дала отбой. Фоном шла какая-то заунывная музыка.
Больше они про дочь ничего не слышали.
В третий раз заемные деньги понадобились, когда слегла Вера. Что-то вдруг разладилось у нее в организме после отъезда дочери – то одно стало отказывать, то другое. Сначала по женской части все пришлось вычищать – обнаружилась опухоль, потом забарахлило сердце, ноги начали опухать, руки тоже болели – никакие мази не помогали, почти ослеп правый глаз. На правое ухо еще и оглохла. Вроде все и не смертельно, однако сил на хождения по врачам, на очереди, поездки в область, обследования уходило много. Да и денег на лекарства – тоже. Но кое-как справлялись, даже кредит продолжали выплачивать. Хоть порой и сами себе изумлялись – с чего?