Можно только представить себе, какую боль пережила Ли. До сих пор их дом был местом борьбы за благородные цели. Теперь эта пошлая сцена угрожала бросить уродливую тень на все самые светлые воспоминания. И, возможно, даже разрушить их жизнь в этом доме.
Вернувшись через какое-то время домой, Поллок нашел Ли такой же злой, какой и оставил. Она опять сказала, что ему придется выбрать. И Джексон опять не смог это сделать[120]. Ли отправилась в Нью-Йорк к Клему. Тот посоветовал ей уехать в Европу, в Париж – убежать от Джексона[121].
Барни и Аннали Ньюман и Дэй Шнабель привезли Ли на пирс 12 июля 1956 года, чтобы посадить на «Королеву Елизавету». На полпути вверх по трапу Ли вдруг решила, что должна остаться. Со словами «Джексон во мне нуждается» она побежала искать телефон. Когда муж ответил, Ли сделала вид, будто звонит, потому что потеряла паспорт. Недолгий разговор еще продолжался, но она уже вспомнила, почему решила уехать. Ли «вдруг» нашла паспорт и попрощалась с Джексоном. Потом была еще одна попытка позвонить ему и уговорить присоединиться к ней. Но Поллок отказался[122].
Ли ужасала сама мысль о том, что Джексону придется выживать совершенно самостоятельно. Она же не знала, что он вовсе не собирался оставаться один. Едва «Королева Елизавета» отвалила от причала, Рут переехала на Фэйрплейс-роуд[123]. Развесила в гардеробе Ли свои платья и продекламировала собственную версию девиза «жены-любовницы»: «Я должна всегда красиво выглядеть, приятно пахнуть и быть прекрасной каждую минуту каждого дня и всегда для него желанной. И он будет любить меня всегда, потому что я буду неотразима. И я буду всегда любить его»[124].
«Всегда» оказалось очень коротким. Через какие-то две недели отношениям Джексона с Рут придет конец. А через месяц умрет и сам Джексон.
Глава 47. Без него
Умереть рано, раньше времени – самый удачный ход из возможных, ибо это увековечит не только творчество, но и боль утраты остальных людей.
Мортон Фельдман[125]
В Париже Ли дожидались красные розы[126]. В океане у нее было семь дней, чтобы еще раз обдумать, правильно ли она поступает. Она сравнила мельчайшие детали потребностей своих и Поллока и решила, что ее более насущны и важны. Ей был необходим отдых от постоянного кризиса жизни с этим человеком.
«Мне нужно было побыть одной, наедине с собой!» – восклицала она потом, вспоминая о своих мучениях[127]. К тому моменту, как Лена Ленор Ли Красснер Краснер, этот «вечный двигатель», некогда атаковавший нью-йоркскую арт-сцену, устроилась в каюте круизного судна «Королева Елизавета», выходившего из нью-йоркской гавани, она едва дышала. Ленор отдала Джексону все, что могла, и останься она и сейчас с ним, это убило бы ее. Но те розы прогнали прочь ее гнев и страх.
Цветы были прекрасным материальным воплощением памяти о счастливой жизни до осени 1950 года, когда началось ужасное падение Джексона в бездну, и напоминанием: та жизнь еще не кончилась. Розы были способом Поллока сказать: «Я люблю тебя», «Повеселись там». Может, даже: «Прости меня». В очередной раз.
Ли и Элен были совершенно разными, но их объединяли две общие черты: величайшая преданность искусству и своим несовершенным, но гениальным мужьям. Ли всегда прощала Джексону всё: оскорбления, неблагодарность, неспособность преодолеть порочное пристрастие к алкоголю, даже унижение и предательство, которые она пережила из-за его связи с Рут.
Пол Дженкинс и его жена Эстер помогли Ли сориентироваться в Париже и оставались с ней до тех пор, пока она не заселилась в номер отеля «Ки дю Вольтер» на берегу Сены, прямо напротив Лувра; эта гостиница вот уже более века служила излюбленным гнездом для людей искусства: Бодлера, Вагнера, Оскара Уайльда, Рильке[128]…
Едва устроившись, Ли начала встречаться с владельцами галерей[129]. Она занималась этим прежде всего от имени и ради Джексона, но и для того, чтобы узнать новости современного искусства Парижа. Художница пришла к выводу: все «неописуемо плохо» – и отказалась от погони за прошлым. В первом письме Джексону из Парижа 21 июля она взволнованно написала:
Про Лувр могу сказать, что это потрясающе. Я скучаю по тебе, и мне очень хотелось бы, чтобы ты был рядом и тоже видел все это… Это похоже на сон – Дженкинсы, Пол и Эстер, были невероятно любезны; на самом деле, думаю, без них у меня не было бы тут никаких шансов. Вечер четверга закончился «глубоким погружением» в Латинском квартале в компании Бетти Парсонс, Дэвида, который работает в галерее Сидни, Хелен Франкенталер, Дженкинсов, [скульптора] Сидни Гайста и не помню кого еще. Все танцевали, как сумасшедшие… Вчера ходила на блошиный рынок с Джоном Грэмом.
В этом письме Джексон наверняка узнал ту женщину, с которой познакомился в 1941 году: Ли на пике энергичности, силы и жизнелюбия. В самом конце письма, попросив мужа поцеловать за нее двух их собак, она пишет: «Было бы замечательно получить от тебя письмецо… Люблю, твоя Ли (ты там вообще как, Джексон?)»[130].
В «Ки дю Вольтер» вскоре после Ли поселилась и Хелен[131]. Она провела в Европе уже несколько недель, часть этого времени – с Говардом Саклером, используя Париж как базу для путешествий в разных направлениях, в основном на юг[132]. Одна из ее поездок была в Венецию для встречи с Пегги Гуггенхайм. Теперь Хелен развлекала друзей увлекательными историями о катании на божественной гондоле Пегги, об обеде в ее доме на Гранд-канале, о вечерах в волшебном городе в компании некоего художника, у которого «самая красивая мастерская из всех, какие я когда-либо видела»; о танцах с потомками знатных венецианских семейств; о приглашении вышеупомянутых джентльменов поохотиться на тетеревов в Шотландии («от которого я отказалась») и посетить палаццо Мочениго («один из байроновских дворцов»), которое она приняла.
«Дорогая моя! – писала Хелен Барбаре Гест. – На самом деле я сама не верю тому, что рассказываю, но это всё действительно со мной происходит… Tante Bella Cose – как много прекрасного!»[133] На 25 июля Хелен запланировала поездку к Кэй и Чарльзу Гимпелям в коммуну Менерб на юге Франции[134]. Через три дня туда же должна была приехать Ли[135].
Впервые с 1951 года, когда художницы работали в одной мастерской, им предстояло так долго общаться друг с другом без своих постоянных мужчин-партнеров. Их разделяло целых двадцать лет – тем летом, в 1956 году, Ли стукнуло 47, а Хелен было всего 27, но ненасытное любопытство и готовность без остатка отдаваться жизни сделало их на редкость подходящими спутницами.
Хелен и Ли совершенно не вписались в ленивую, размеренную жизнь Менерба, деревни с целительным климатом, ставшей родным домом для многих художников (в том числе Пикассо). Неугомонная парочка практически каждый день куда-нибудь отправлялась на машине: то в замок британского искусствоведа Дугласа Купера близ Авиньона, чтобы посмотреть его коллекцию современных европейских шедевров XX века; то в Экс-ан-Прованс, чтобы лицезреть пасторальную красоту, запечатленную Сезанном; то в Марсель, чтобы впитать буйные цвета средиземноморского портового города; то в Сен-Реми насладиться провинциальной противоположностью и восхититься видом из бывшей спальни Ван Гога, увековеченным им в полотне «Звездная ночь»[136].
«Эта страна невероятно красива, – писала Ли Джексону. – Со мной ежедневно случается так много всего, что я порой даже представить себе не могу, как утром можно начать очередной день»[137]. До отъезда из Нью-Йорка Ли более года страдала от серьезной болезни, которая лишала ее энергии, заставляя порой силой перетаскивать с места на место отяжелевшее тело, но теперь, во Франции, она чувствовала мощный прилив сил. К концу недели, проведенной у Гимпелей, лицо Ли загорело и покрылось веснушками, спина выпрямилась, настроение стало куда более оптимистичным. В открытке Клему она написала: «На несколько дней заеду к Пегги, затем возвращаюсь в Париж»[138]. Рассказы Хелен о Венеции разожгли у Ли аппетит для поездки в Италию.