– Да расслабься ты. – Он засмеялся. – Все хорошо.
Он замолчал, и в тишине она услышала, как быстро и громко бьется его сердце, как прерывисто и тяжело он дышит.
– Давай, Заканчивая учебу, – сказал он вдруг, слегка отталкивая ее от себя. – Поступай в институт на заочку, учись хорошо, устраивайся на работу или подработку. Потом влюбишься в одногруппника или коллегу и выйдешь за него замуж.
Она мотнула головой – ей не нравилась такая перспектива. Она хочет его и только с ним. Он снова тяжело вздохнул, подмигнул ей, спросил тихо:
– Ну что ты смотришь так на меня?
Маша потупила взгляд, опустила голову.
– Не обижайся на меня, ребенок.
– Я не ребенок.
– А кто ты? – он провел ладонью по ее волосам.
Маша повернула голову, их глаза вновь встретились. Магнитные глаза – синие и бездонные и она вновь летит в его омут. Люблю – шепчет сердце, восторженно порхая вдруг появившимися крыльями. Он усмехнулся – он все прочел в ее глазах? Наивная…Дуреха…
Он облизнул губы, а она вдруг поддалась вперед, закрывая глаза.
– Ну уж нет! – выдохнул он, отталкивая ее от себя. – Нет, Маша, даже не думай! Какая ты настырная, а?
И пока Маша сконфуженно сидела с закрытыми глазами, стыдясь их открыть, он поднялся. Легкий ветер донес до нее его отдаляющиеся шаги, и она уронила голову.
Глава 7. Новая родственница
Дверь в квартиру распахнута, в нос бьет запах гари. Сердце екнуло. Маша вбежала в квартиру и замерла посреди коридора. Испуг сменился острым недоумением. На кухне, разгоняя полотенцем дым из духовки, топталась рыжеволосая женщина, бывавшая в их доме все чаще.
– Что вы здесь делаете? – Маша кинула свой небольшой рюкзак на стул.
– О, Машка, явилась! – Та невозмутимо, совсем по-хозяйски, повесила полотенце на спинку стула, окинула её внимательным взглядом. – Проходи.
Проходи? Ей разрешают пройти в ее собственном доме?
Из ванной комнаты вышел отец, встряхивая рукой мокрые волосы.
– Привет, Маш. Ты что дома не ночевала? Где была?
– Где была, там уже нет.
Маша окинула взглядом стол, липкий и не убранный, посреди которого стояли два пакета еды.
– Курица сгорела, я крылья зажарить пыталась.
– Что за щедрость? – спросила она, как можно безразличней.
– Щедрость! – гостья хмыкнула. – Да ты не стой, как чужая, помоги на стол накрыть.
Маша недовольно окинула взглядом молчавшего отца. Тот смотрел в окно с полным безразличием к происходящему, про свой же вопрос, адресованный ей, казалось, и вовсе забыл. Курил свой крепкий красный Бонд и не обращал никакого внимания на то, что происходило перед его носом.
Маша вздохнула, принялась помогать – протерла липкий стол, разложила колбасную и сырную нарезку по тарелкам, высыпала из банки маринованные грибы на блюдце, вынула из упаковки копченую рыбу. Рыжая тем временем отварила картошку, поставила обгоревшую курицу посреди стола.
– А что? Отличненько получилось! – она довольно потерла ладони, окидывая взглядом накрытый стол. – Выпьешь с нами? Вина? Немножко?
Рыжая, которую в миру звали Татьяной, толкнула Машу в бок. Маша охнула.
– В ребро угодила что ли? – засмеялась Татьяна так громко, что даже отец вернулся в реальность.
– Я несовершеннолетняя, а вы меня споить решили?
– Я думала ты старше. Ну, давай, ешь, а то светишься! Кожа да кости! Вроде и мордашка у тебя симпатичная и рост модельный, но тощая!
Маша села за стол.
– Так что, выпьем? Вино сладкое, точно морс…
– Нет.
– Да ладно тебе!
– Нет, я сказала! – Маша положила на хлеб кружок колбасы, откусила, взяла со стола тарелку с картошкой и бросила в нее кусок рыбы. – Если вам так хочется выпить, можете сделать это у себя дома. Дверь открыта.
– А ты еще и неблагодарная какая! – возмутилась Татьяна, сузив глаза. Поддалась чуть вперед, окинула ее холодным колким взглядом и прошипела: – А ну пошла отсюда!
– Серьезно? С собственного дома? – Маша сжала в руке тарелку с едой, бросила в нее еще пару кружков колбасы. – Пап, ну что ты молчишь?
Отец повернул голову, перевел свой стеклянный взгляд на Татьяну.
– А что вы ссоритесь? – он затушил окурок. – Зачем ты споришь?
– А кто она такая чтобы говорить мне что делать? – Маша с грохотом поставила тарелку обратно на стол. – Пришла к нам в дом, командует! А ничего, что она здесь никто и звать ее никак?
– Маша, перестань, – поморщился отец, потирая виски. – Что ты кричишь так?
– Я хочу, чтобы она ушла! Маме бы это не понравилось!
– Твоей матери больше нет. – Прошипела Татьяна и приблизилась к Маше. – А ну иди отсюда, и не мешай отцу отдыхать. Неблагодарная, какая она у тебя, Миша! Ты посмотри-ка на нее!
– Маш, ну зачем ты так? – Отец поднялся, подошел, встав между ними: – Татьяна, права, я со смены пришел, еле отработал, сил ведь нет никаких, и ты еще кричишь.
– Ты что такое говоришь? – Маша отшатнулась. – Сил нет, потому что пьешь!
– А ну не спорь с отцом, бесстыжая!
– Да пошла ты!
– Маша! – заревел отец.
Все разом смолкли. В повисшей тишине лишь тикали настенные часы. Капала вода из крана.
Маша затравленно посмотрела на него, затем на ненавистную Татьяну. В глазах отца залегла злость и усталость, а в глазах гостьи – торжество от победы. Маша оттолкнула руку отца, что тянулась к ее плечу и вышла.
До самого утра с кухни доносились звуки музыки, пьяный смех Татьяны и неразборчивое бормотание отца. Ночью, входная дверь хлопала каждые полчаса – приходили и уходили гости, собутыльники, новые друзья и откуда они только берутся?.. Так продолжалось до рассвета, пока, наконец, в дом снова не приехал вызванный соседями наряд милиции…
… Сентябрь и начало октября пронеслись как во сне, тусклые дни, холодные ночи, похожие друг на друга, тоска в сердце и глазах, лишь к концу ноября, Маша окончательно пришла в себя и немного расслабилась. Дома ничего не менялось – отец продолжал все так же пить, пропускать работу и приводил в дом малознакомых людей, абсолютно перестав обращать внимания на Машу, словно ее не было рядом, словно они не жили под одной крышей, словно он никогда не знал, что значит быть отцом. А когда-то, она помнила, называл ее своей маленькой принцессой, любимой девчонкой и обещал, что никогда не предаст.
Но однажды просветление все же нашло на него. Это было в ее день рожденье, и в тот же день, что и день рождения матери. Маша не любила этот праздник, от того что в детстве его никогда не отмечали, а ее саму не поздравляли, а теперь и подавно этот день нес лишь грусть и тоску. Она, подавленная и угнетенная с самого утра, старалась как можно дольше находиться на учебе, оттягивая всеми мыслимыми и немыслимыми причинами поход домой. Ей восемнадцать. Взрослеет. Живет. А мама навсегда осталась молодой.
Возвращалась с училища поздно, ожидая в доме пьяных гостей. Казалось бы, так оно и должно было быть, но отец оказался трезв. Дома. Один.
– Дочка, ну что ты стоишь? – Он мельком выглянул с кухни, загремел посудой, снова показался в проеме. – Ну чего ты встала, как вкопанная? Случилось чего?
Маша вздрогнула.
– Что происходит? – она нахмурилась, с интересом и одновременным беспокойством заглянула на кухню, на которой был хоть не идеальный порядок, но намного чище, чем прежде.
– Как что?! – Отец словно удивился и обиделся, отодвинул стул, кивнул дочери: – Садись, а то курица остывает. Я тебя ждал, сам с утра ничего не ел. Поужинаем по-семейному.
Маша села.
– А где твои друзья?
– Да какие друзья, Маш?! – отец суетился, бегал от плиты к столу и обратно. От нее не скрылся нервный блеск в его глазах и заметная дрожь в руках от похмелья. – Погнал их сегодня прочь! Такой ведь день сегодня! И твой и мамкин. Ты помнишь хоть, Маш?
Отец, наконец, сел, провел ладонью по взмокшему лбу, кивнул на запеченную, на подносе курицу.
– Порежь ее, а то у меня руки совсем не слушаются.
Она встала, взяла нож.
– Про день то помнишь?
Маша резко обернулась к отцу, застыв у плиты с ножом в руке, смерила его долгим взглядом. Постаревший, похудевший и посеревший на лицо, совсем другой, почти чужой…