– Заткнись!
– А то что? Пожалуетесь на меня заведующему отделением? Да, пожалуйста! А может я вообще, первая это сделаю! – Оксана вылетела из комнаты, громко хлопнув дверью.
Анна, поддалась порыву, бросилась следом, но остановившись посреди темного коридора, облокотилась о стену и медленно сползла на пол. Хотелось рыдать, но слез не было. Она закрыла глаза, а в ушах вдруг треск ламп сменился голосом дочери:
– Мам, до первого сентября месяц остался…К учебе будем готовиться?
Анна открыла глаза: пред глазами круги, темный и без того коридор погрузился во тьму.
– Будем, дочка, будем, – тихо прошептала она, вспоминая утренний разговор с дочерью…
…Анна вошла на кухню, поправляя на голове бигуди, муж и дочь уже сидели за столом.
– Чего ты так рано встала? – спросила она у дочери, присаживаясь за стол.
– Чай налить? – вместо ответа спросила Маша и уже потянулась к чайнику.
На кухне прибрано, но она точно помнила – ночью весь стол был заставлен грязной посудой. Анна обернулась и, как и предполагала у двери увидела несколько мусорных пакетов, забитых до верха. Дочь прибралась.
– Ты вчера во сколько пришла?
– В полночь. – Ответила Маша, поставив перед матерью кружку с чаем.
– Ясно. – Анна сделала глоток, задумалась, опустив голову.
Маша взяла с тарелки печенье, поскребла тонким пальцем край слегка облупившегося блюдца, сказала:
– Треснутую посуду нельзя держать в доме.
– А то что? – мать усмехнулась, вырванная из размышлений.
Маша пожала плечами:
– Жизнь будет с трещиной.
– Она и так с трещинами. – Сказал отец, перелистывая газету. – Вон, что в мире творится!
Грубоватый от многолетнего курения смех матери заполнил пространство. Маша улыбнулась, окидывая взглядом мать: еще не старая, но от былой красоты мало чего осталось. А с фотографий, висевших на стене коридора – мать смотрела на нее молодой и красивой, блондинкой с большими зелеными глазами и курносым носом. Да и сейчас глаза матери были все такими же зелеными, но не яркими, как сочная молодая зелень, а тусклыми, как осенние листья, с темными припухшими кругами, почему-то никогда не исчезающими, даже в те редкие, теперь уже, дни, когда мать не пила.
– Скоро сентябрь. – Сказала Маша. – Надо бы к училищу подготовиться.
– Да, кстати, – вновь подал голос отец и посмотрел на время, дрожащими с похмелья руками отложил газету на край стола. – Мне на работу пора. До вечера.
Он поднялся, отодвинув от себя недопитый крепкий чай, потрепал Машу по волосам, прикоснулся пальцами к плечу Анны и вышел в коридор. Через несколько минут входная дверь со скрипом закрылась. В повисшей тишине слышно, как тикают, висящие над столом круглые желтого цвета часы, как мать делает глотки чая.
– Так что с учебой? – спросила Маша, представив себя в черном сарафане, в котором появлялась на первое сентября последние два года. – Сарафан мне мал.
– Я знаю, дочка, – ответила Анна и посмотрела на нее долгим взглядом. – Все купим, но позже.
– Хорошо.
– Чем будешь сегодня заниматься?
Мать снимала с волос бигуди и складывала их по одной на стол.
– К Гале пойду, она попросила с ней на почту сходить. Ей посылку тетка из Германии прислала.
– Сходите. – Мать кивнула, взъерошила пальцами волнистые короткие волосы. – Опять шмотки?
– Скорее всего. – Маша пожала плечами, жалея о том, что у нее нет такой родственницы.
– Буржуи! – мать дернула плечом, закурила.
– Ма, ты опаздываешь.
– Нет, нормально. – Обе посмотрели на стрелки часов, сквозь сигаретный дым, подымающийся к потолку.
– Мам? – Маша попыталась заглянуть матери в глаза.
– Что?
– Зачем ты пьешь?
– Ой, Машка, хватит! – отмахнулась та и подошла к окну, открывая форточку.
– Когда-то мы были счастливы.
– Все проходит, – отозвалась мать. – Счастье – это всего лишь миг. Счастье скоротечно, как и сама жизнь. Все когда-нибудь заканчивается. И жизнь тоже.
– Что ты такое говоришь? – Маша бросила на стол недоеденное галетное печенье. – Все зависит от нас самих.
– Взрослеешь. Выглядишь старше.
– Знаю.
– Извини, – мать обернулась, в глазах блестели слезы, но Маша уже вышла с кухни.
– …Анна Ильинична? – позвала Оксана и потрясла женщину за плечо. – Вам плохо?
– Помоги мне. – Попросила дежурная сестра, и они вместе подняли Анну на ноги. – Дверь открой.
– А что с ней?
– Все хорошо. – Анна мотнула головой, открывая глаза. Из темноты появились два женских лица. – Сейчас…Будет лучше.
– Таблетки она принимала? – спросила женщина.
– Какие таблетки? – растерялась Оксана. – Я не знаю.
Но женщина лишь махнула на нее рукой и побежала по коридору. Уже позже Оксана узнала, что Анна неизлечимо больна.
На почте как обычно было шумно, словно и не будний день вовсе. Пока Галина отстаивала очередь за получением посылки, Маша залипала на витрину. Яркие обложки книг, журналы – она бы с радостью что-нибудь почитала – дома только пособия по медицине. Врачом может надо было стать? И так всю теорию с детства знает.
Галя окликнула ее, с усмешкой в глазах кивнула на огромную коробку, которую и вдвоем не утащить. Маша восхищенно присвистнула, завистливо поджала губы.
Подруга устроила дома настоящее дефиле. Придирчиво рассматривала каждую новую вещь, морщила нос, вышагивала по комнате и следила за реакцией Маши. Марии все нравилось. Галя фыркала, спорила, и каждая третья вещь небрежно летела в сторону двери. Маша молчала. Не ее подарки. Она бы ничего не выкинула.
Галина со свистом вынула из коробки очередной пакет, в котором лежало что-то вязаное, красивого небесного цвета, Маша невольно вытянула шею, заглядывая.
– Класс! – Галя тряхнула длинными черными волосами, подбежала к зеркалу, приложила к себе свитер. – Блин, мне не идет голубой! – Она возмущенно надула губы. – Почему он не красный к примеру?
Свитер ненужным комком упал на диван, аккурат около Маши, а сама Галя уже потеряв к нему всякий интерес, примеряла черную юбку. Маша взяла свитер, мягкий и красивый, приложила к себе, посмотрела в зеркало. Красивый. И ей очень идет. Освежает. Но о такой вещи оставалось только мечтать, а попросить – неудобно.
Маша остановилась у киоска, вытряхнула из кармана всю мелочь.
– Семечки. Вот, эти.
Она ткнула пальцем в стекло витрины на красную пачку.
– Не бросила еще курить?
Маша вздрогнула. Обернулась. Максим стоял, опираясь спиной о киоск.
– Привет. – Она отвернулась, чувствуя, как запылали щеки. Надо же, заговорил с ней первым…
– Ясно. – Он сделал шаг и слегка отодвинул ее от окошка. – Колу, пожалуйста.
– Нет, не бросила. Зачем?
Маша сделала шаг назад, быстро поправила хвост на голове, облизнула губы. Максим обернулся, хмыкнул:
– Затем что курить вредно! Не вырастешь.
– А я, по-твоему, еще не выросла?
Он усмехнулся, окидывая ее взглядом.
– Ну да, что это я. Рост у тебя приличный – кобылка добрая.
Маша выгнула одну бровь, не переставая улыбаться. Он насмешливо спросил, засунув руки в карманы джинсов:
– Гуляешь?
– Гуляю.
– А чего одна?
– А с кем еще? – она дернула плечом, снова осмелилась посмотреть на него – кайф.
– Подружки где твои? – он взял в рот пластик жвачки. – Постоянно одна.
– Они дома, – соврала Маша, кроме как с Галькой больше ни с кем не дружившая.
– Странная ты, Маша. – Он перестал улыбаться. Глаза серьезные, рассматривает как экспонат в музее, и она горит от этого, покрываясь пунцовой краской.
– Нет, ты просто меня не знаешь. – Она мотнула головой, отворачиваясь, облизнула губы, продолжая от смешанного чувства неловкости и стеснения, чертить носом кроссовка круги на пыльной дороге.
Максим хмыкнул, но продолжил стоять рядом с ней, к машине, что стояла у дороги с открытой дверью, идти не торопился. Маша поджала большой палец на ноге, дырка на кроссовке сияла черной дырой. Стыдно-то как…
Максим молчал, а она не знала о чем с ним говорить. Ему то что – стоит, рассматривает, а она горит от стыда и неловкости, полыхает от стеснения и дрожит от удовольствия. Ей нравится, когда он смотрит на нее. Смотри, Макс, смотри и не уходи никуда.