С крыши были видны убегающие на восток цветные поля их семьи и длинные ряды ульев, протянувшиеся вдоль северной границы. А в нескольких шагах от дома дымил трубой сарайчик дяди Глена. Там он проводил некие манипуляции с медом, после которых стоимость меда возрастала, но детям употреблять его уже было нельзя.
Весь остаток дня Бен ждал Ру, попивая лимонад и качая ногами сидя на старом пне у ворот поместья. Но Ру не шел. Не было его и вечером, что было очень странно. К слову, Бен и Руперт были, пожалуй, единственными детьми, которым удавалось отлынивать от работы в субботний день. Бена по обыкновению не трогали во второй половине дня, так как он еще почти ничего не понимал в пчеловодстве и мог сотворить на ферме страшные вещи. Ру же попросту убегал с поля на пару часов, жалуясь, что ему срочно нужно наточить косу, или лопату, или нож или что-нибудь еще.
На закате стало совсем жарко, Бен забрал остатки лимонада и побрел в каморку дяди Глена.
Дядя Глен был обычно молчаливым худым человеком с почти лысой макушкой и глубокими морщинами под глазами. Он подмигнул Бену, перетаскивая пузатый бочонок в темный чулан.
– Какими судьбами, старина Бен?
– В гости.
– Тогда помогай.
За час они заполнили кладовку, а потом Бен сидел на пустой бочке и смотрел, как дядя набивает трубку прошлогодним табаком.
Бен бросил взгляд в угол сарайчика, где издавал булькающие звуки большой стеклянный баллон. Белый с легкой желтизной напиток тихо шипел мелкими пузырьками, ползущими вверх по внутренней стенке бутыли. Из угла тянуло чем-то сладковатым, отдаленно напоминающим мед. Бен покосился на дядю, но тот словно не заметил его шпионского поведения, только накинул старую куртку поверх бутыли и помешал угли в низкой, но очень горячей печке. Он топил ее день и ночь, и тут все время было тепло. Несколько крупных фляг булькали и пенились недалеко от печи, а остальные стояли на дальних полках вместе с закупоренными бутылями. На одной из них было написано «Ганн. Четверг», на других просто слово «заказ» и неразборчивое число. Бутыль «Ганн» была самой большой, а ее горлышко опечатывал темный сургуч. Несколько полок под самой крышей имели общую табличку «Праздник Линквудов».
Уже месяца два как Ру аккуратно, но настойчиво подбивал Бена на маленькое преступление – аккуратно вытащить из кладовки дяди Глена маленький кувшинчик с медовым напитком. И раз за разом Бен придумывал все новую отговорку. Почему-то Бен был уверен, что дядя не откажет ему в глотке своего варева для старших, стоит лишь попросить, но мысль о воровстве была ему неприятна. Ру же просто бредил идеей попробовать недоступный мед, и каждый раз фантазировал по поводу его вкуса. Он был то соленым, то нестерпимо сладким, то кисловато – терпким в зависимости от рассказа и слушателей. Одно оставалось неизменным – Ру частенько хвастал тем, что лично выпил не меньше литра сладкого (кислого, соленого, горького) меда дяди Глена, а вечером упрашивал Бена раздобыть хотя бы глоток.
Сам же Бен не проявлял к творчеству дяди Глена подобного интереса, отчасти и потому, что от тяжелых паров, витающих в теплом воздухе сарайчика всегда немного кружилась голова.
– Пойдем – ка на улицу, старина Бен, звезда сегодня особенно яркая, посмотрим.
Звезда сияла над крышей дома, словно выплыла из печной трубы. Только это иллюзия. Положение звезды на небе всегда неизменно, только солнце восходит и заходит, скользя по горизонту и закатываясь за него. В свете звезды вились какие-то насекомые. Глен пускал дым в холоднеющий воздух.
– Никогда не кури трубку, старина, но мёда производства дяди Глена можешь попробовать… лет через шесть.
Бен молчаливо пообещал.
– Дядя, а ты помнишь основание? Ты же старше отца.
– Да как сказать… лет на пять. Что, дружище Арчер задал доклад на дом? – хохотнул дядя.
Бен кивнул.
– Забудь. Посмотри лучше на звезду. Когда-нибудь, я сооружу телескоп, и мы посмотрим на нее поближе прямо с крыши моего сарайчика и разглядим каждую точку на ней, каждое пятнышко. Ты знал, что на звездах тоже бывают пятна?
– На звездах? – переспросил Бен.
– Ну, солнце тоже звезда. Так что их две вроде как.
– Угу, – согласился Бен, – ну а основание то ты помнишь? Сколько тебе было тогда?
– Ты становишься любопытным, Бен. Отцу это не понравится.
– Уже не нравится.
– Основание было очень суматошной штукой. Разруха, потери, голод, болезни. Лучше всего этого не знать, а тому, кто знает – забыть. Не даром ведь в школе этого не изучают, – он подмигнул Бену, – но если уж Арчер задал такое на дом, то явно у старика совсем поехала крыша.
Бен хихикнул.
– В общем, через год-полтора все утряслось, и мы зажили хорошо.
«И от тебя никакого толку, дядя», – подумал Бен, а вслух спросил:
– А ты слышал, когда-нибудь о семьях, которые владели землей, но потом потеряли ее?
Но больше дядя Глен не сказал ни слова.
На Фермы опустилась ночь и та странная тишина, которая бывает перед восходом и в первые часы после заката. Солнце исчезло за горизонтом, где-то очень далеко на севере заколыхался темный лес. Ветер принес запах сырости и первого холода с северных земель, оттуда, где в низинах и оврагах уже начал собираться туман, призрачной пеной заполняя лес в который никто не ходит. Здесь на крайней ферме наступление ночи ощущалось совсем не так как в центре поселка. Там был свет факелов и прохожие на улице, приветствующие друг друга приподниманием шляпы, хозяева домов, зажигающие фонари у ворот, чтобы прохожие могли спокойно добраться до дома. Там были сотни запахов: свежего хлеба, компотов, жареного мяса, заполнявшие пространство между домами, из которых раздавался звон посуды и ложек. Там был лай редких собак за высокими заборами и шипение дерущихся кошек на деревьях. И, конечно, обиженное хныканье детей, которых прогоняли с улицы. Еще пара часов и огни погасят, ворота закроют, покормят скот, и дома один за другим погрузятся в сон до самого морозного утра. Тут же, на севере, ночь начиналась с тишины и тревоги. Неприветливая степь и мрачный лес, начинавшиеся сразу за оградой, становились еще более жуткими (к слову, они и днем не внушали радости). Оттуда веяло отчаянием и страхом. Там было опасно, совсем не так, как на родных и обжитых фермах.
Бен фантазировал о том, что однажды, став главой семьи Китс, он возведет забор не меньше чем в три с половиной метра и построит псарню на самой границе. Все это отказывался делать его отец, ссылаясь на слишком преувеличенную опасность северных земель. Бен же попросту боялся этой темноты за оградой и мечтал жить в центре, среди света факелов и домашних запахов.
«Ты не понимаешь, – говорил отец, – это большая честь и редкая возможность – жить на границе. Этого не нужно бояться, этим нужно гордиться, Бен. Спокойствие и безопасность, о которых ты мечтаешь – обеспечиваем мы, и это знают и ценят все семьи Конфедерации. Когда-нибудь ты вырастешь и поймешь». Но Бен рос и не понимал. На самом деле, он просто боялся за отца и за свою маленькую семью, особенно во время еженедельных дежурств, когда отец проходил с ружьем вдоль северной границы по ту сторону забора и осматривал укрепления. Через три дня его сменял дядя Глен. Остальные дни дежурили старшие из семей Колин и Фокс, которые так же жили на северной границе, но несколько дальше к западу.
Бен съел бутерброд с холодным мясом, качая ногами на краю крыши. Внизу прошел отец и помахал им рукой.
Холодало. Бен еще четверть часа просидел на крыше, смотря на звезду, а затем побрел домой.
* * *
Понедельник был странным днем. Занятия начались как обычно с урока по животноводству, на который Ру не пришел, а учитель Арчер ни обмолвился ни словом о бегстве Бена из-под наказания за испорченную карту. Сама карта с тем же темным пятном близ фермы Линквудов, висела над доской. Арчер то и дело поправлял очки на носу и рассказывал урок тише, чем обычно и спокойнее, почти монотонно. На середине рассказа о стрижке овец он вдруг прервался. Он снял очки с кончика носа и оперся обеим руками на стол.