– Обещаю, что буду и впредь рассказывать тебе о ней. Я постараюсь увидеть ее снова сегодня.
– Может, тебе удастся ее сфотографировать? – сказала мама и добавила: – Ей даже необязательно знать, что ты ее снимаешь.
– Мам, это называется скрытым преследованием, что большинству девушек не нравится.
– Ты опять меня дразнишь, да?
– Да, но все равно не буду тайком фотографировать, даже ради тебя.
– Мой смешной мальчик. Ты заставляешь меня еще больше скучать по тебе.
– Больше, чем по Джереми. Так себе любезность.
– Я скучаю по вам обоим.
Я закатил глаза, но телефон сводил эффект на нет.
– Ну да. Он тебе хотя бы позвонил?
– Позвонит. Он, наверное, еще спит.
– Это легко исправить. – Я опустил трубку и издалека услышал, как мама просит не будить брата, в то время как я направился в соседнюю комнату, чтобы сделать именно это.
Бугор под одеялом на диване подсказывал, что папа еще спит. Оказавшись в другой, полутемной комнате, я, уже не церемонясь, толкнул своего паршивого братца.
– Вставай и поговори с мамой. – Я не стал обзывать его вслух, потому что мама могла услышать.
– Адам, что за… – пробурчал не-Джереми. Отец заморгал спросонья. – Что с мамой? – Он оказался шустрее меня и схватил телефон, прежде чем я успел исправить свою оплошность. – Сара? С тобой все в порядке?
А потом мне пришлось выслушивать приглушенные мамины объяснения, что я должен был дать трубку Джереми. Мне стало еще более неловко, когда отец объяснил, что после того, как я лег спать, они с Джереми решили поменяться местами. Проблема была не в самом разговоре, а в том, что мои родители общались как чужие и это причиняло боль. Папа с его хриплым сонным голосом, который он все пытался замаскировать, мама с ее болезненной чрезмерной вежливостью. Они не производили впечатления людей, женатых уже двадцать лет. Имеющих общих детей. Натянутые фразы «как дела?», которыми они обменялись перед тем, как повесить трубку, заставили меня страдать еще больше.
– Извини, – сказал я, когда папа вернул мне телефон.
– Может, в следующий раз перенесешь побудку на более поздний час?
– Я думал, тут Джереми.
– Он вызвался лечь на диване.
– Я понял. – На этом я закончил самый долгий разговор, состоявшийся у нас с отцом за последние недели. Я вышел из комнаты, предоставив ему самому решать – встать, или снова заснуть, или еще что. Когда я возвращался к себе через гостиную-прихожую, Джереми уже сидел на диване и почесывался.
– Что это было?
– Все из-за того, что ты – осел, – сказал я. – Позвони маме.
Джолин
Звонок в дверь раздался в самое неподходящее время. Я просматривала материал, отснятый вчера на балконе, пытаясь решить, считать ли плохое освещение крутой стилистической особенностью или я все-таки испортила фильм. Я уже собиралась нажать «паузу» на своем ноутбуке, но тут пошли кадры последних нескольких секунд – те самые, когда Адам подглядывал за мной со своего балкона. Угасающий солнечный свет освещал только половину его лица, делая заметной легкую складку между бровями, которая выдавала скорее любопытство, чем недовольство.
И я решила, что освещение просто идеальное.
Вздохнув, я пошла открывать, рассудив, что для доставки заказанной мной китайской еды рановато, если только разносчики не передвигаются на машине времени. Я и не ожидала, что прибудет мой обед, но, когда открыла дверь, не меньшее удивление, чем путешествующие во времени курьеры, вызвал у меня тот, кто стоял на пороге.
– Пришел покурить, что ли? – спросила я.
Адам покраснел, и если накануне вечером я находила милым румянец, разливавшийся по его шее и лицу, теперь он не казался мне таким уж привлекательным.
– Я хочу попросить тебя об одной услуге.
Я прислонилась плечом к дверному косяку.
– Еще чего. Ты вчера понес такую чушь, что я не намерена помогать тебе.
– За тобой должок, – сказал он, и румянец расползся до ушей. – За сигарету.
– Неверный ход. Попробуй еще раз. Никто не заставлял тебя прыгать на мой балкон и брать у меня сигарету. И я точно не принуждала тебя курить.
– Серьезно?
– Серьезно. Чего ты хочешь? – Любопытство взяло верх над желанием изображать самодовольное превосходство. Губы Адама вытянулись в тонкую линию, и мой интерес возрос. Похоже, его совсем не радовало то, о чем он хотел меня попросить.
– Мне нужно тебя сфотографировать.
Мои брови взлетели вверх.
– Прошу прощения?
Адам смотрел куда угодно, только не на меня.
– И в каком же виде?
– Обычная фотка.
– Зачем?
Я не думала, что можно покраснеть еще сильнее, но у него получилось.
– Это для моей мамы.
– Даже не знаю, как это понимать, но в любом случае оставь эту идею. – Я попыталась закрыть дверь, но Адам придержал ее ногой.
– Послушай, я вовсе не пытаюсь тебя преследовать…
– Но именно этим и занимаешься, так что отпусти мою дверь.
– Я не останусь в долгу. Выкурю столько сигарет, сколько захочешь, да что угодно.
Наша борьба за дверь прекратилась. Похоже, он настроен серьезно. Его карие глаза впились в меня, и, хотя при желании я могла бы рывком закрыть дверь, по всему было видно, что он в отчаянии и ему позарез нужна моя фотография. Я почувствовала, как покалывает кожу.
– Хорошо, слушаю.
– Да?
Когда я кивнула, он отпустил дверь. Какая доверчивость. Меня так и подмывало в назидание захлопнуть ее перед его носом. Но я этого не сделала. В конце концов, мои сигареты сами собой не выкурятся.
– Вчера вечером я сказал тебе, что мои родители разошлись…
– Вчера вечером ты много чего сказал.
– И я хочу попросить прощения за то, что наговорил лишнего, просто позволь мне сделать эту фотографию.
Я могла бы сказать ему, что начинать с извинений, если хочешь обратиться с просьбой, лучше всегда, но жестом разрешила ему продолжить.
– Моя мама предпочитает делать вид, что с ней все в порядке. Они оба так себя ведут. Но то, что мы здесь, ее убивает. Она не очень хорошо справляется с одиночеством. – Он сглотнул, и в какое-то мгновение мне показалось, что он вот-вот разрыдается. Эта перспектива заставила меня отступить назад. Я и представить себе не могла, что боль моей матери может быть настолько сильной, чтобы стать и моей болью. – Я думаю, она боится, что мы с Джереми отдалимся от нее, решим, что нам больше нравится здесь, с отцом. – Он тряхнул головой, как будто ужасаясь нелепости этой идеи.
Я сложила руки на груди.
– Похоже, тебе нужно послать ей фотографию вашей квартиры. Никто не стал бы по своей воле проводить время в Оук-Вилладж, если только к этому не обязывает соглашение об опеке, как в моем случае, или это не попытка убедить судью в бедственном финансовом положении, не позволяющем платить больше алиментов, как в случае с моим отцом.
– Это даже не для того, чтобы доказать маме, что я хочу остаться с ней, – сказал Адам. – Нельзя допустить, чтобы она думала, что мне здесь плохо, иначе ей станет еще больнее и она будет винить себя за то, что заставила меня пройти через это. Я не хочу добавлять ей страданий.
Вся эта история в духе «Даров волхвов» начинала меня бесить. Кожу уже не просто покалывало, она горела, и я чувствовала, как что-то подступает к горлу.
– Давай ближе к делу, Адам.
– Я сказал ей, что встретил девушку. Тебя.
– Ты действительно встретил девушку. Меня. – Я намеренно косила под дурочку, но мне показалось справедливым заставить его немного помучиться, пока его родители воюют за него, потому что оба хотят его видеть. Подступающая желчь обожгла горло, разливаясь горечью во рту, прежде чем я смогла сглотнуть ненавистный ком вместе с ядовитыми мыслями.
– Я убедил ее, что у нас завязалось общение.
– То есть ты не говорил ей о том, как называл мою семью испорченной и осуждал мою мелочность? – Я погрозила ему пальцем. – Ты не должен лгать своей матери, Адам.
– Спасибо тебе за урок морали. Дело в том, что я рассказал ей о девушке из соседней квартиры, и это ее обрадовало. Мне нравится делать ее счастливой, и она будет по-настоящему счастлива, если я покажу ей твою фотографию.