Недаром же говорят, что от выбора имени зависит судьба человека. Или: как корабль назовёшь, так он и поплывёт. Возможно.
Хотя имя «Александр» лично мне очень нравится. Я несколько раз использовал его как журналистский псевдоним. Но кто знает, что бы было со мной-Александром. Да и выжил бы я в наше сумасшедшее время с этим именем? Дожил бы до моего нынешнего солидного возраста?
Колхозного активиста убили?
Каждый ребёнок – «произведение» двух семейных родов, в котором смешаны гены, характеры, наследие прежних разных жизненных пластов в предках – добропорядочных и криминальных, заботливых и равнодушных… Недаром психологи ищут первопричину отклонения от нормы в прошлом человека, какое влияние на него могла оказать окружающая среда, переплетение внутрисемейных отношений…
По внешнему облику и по характеру я не панковский, а бросалинский. Панковские – все брюнеты, кареглазые, голосистые, напористые. Бросалинские – по большей части русоволосые, более мягкие в отношениях и в голосе, более терпимые. И всё своё детство я провёл под сенью бросалинской семьи. Бросалина – это девичья фамилия мамы.
Её отец, мой дед Пётр Романович, умер рано, когда я ещё не родился. Несколько месяцев он не дожил до моего появления на свет. Бабушка рассказывала, что деда привезли домой на санях уже в тяжёлом состоянии, начал синеть. Судя по описаниям, у него, вероятно, случился инфаркт или инсульт. В те годы, да ещё в отдалённом от цивилизации селе тяжело заболеть означало умереть. Одиннадцать километров до ближайшей железнодорожной станции, и двадцать пять до ближайшего города – Кирсанова; райцентр Градский Умёт ближе, но это был не город, а просто небольшой посёлок с амбициозным названием. Кстати, по словарю Владимира Даля, название Умёт можно определить или как хутор в степи, или как сторожевой приют, что ближе к истине, поскольку слово «Градский» намекает на какую-то «ограду», которую в старину возводили вокруг поста и жилья для защиты от непрошеных гостей. В последние годы Градский Умёт совсем захирел, потеряв свою административную значимость. Нынешний райцентр под названием Умёт расположился в непосредственной близости от одноимённой железнодорожной станции. Да и к магистрали Москва – Саратов тут ближе.
Бабушка была уверена, что деда нарочно подпоили. Он был колхозным казначеем, а значит одним из активных организаторов колхоза. Насколько «добровольно» создавались коллективные хозяйства, куда забирали скотину, мы хорошо знаем. Недаром многие селяне отчаянно сопротивлялись обобществлению имущества. И не только кулаки, то есть те, кто имел наёмных работников, а просто более успешные крестьяне – чтобы защитить нажитое тяжким трудом, обеспечить благосостояние своих семей. На Тамбовщине, совсем рядом с той местностью, откуда родом мои родители, вспыхнуло самое крупное крестьянское восстание – Антоновщина (одним из руководителей повстанцев стал бывший начальник кирсановской милиции Александр Антонов). И не исключено что, у моего деда были враги. И версия бабушки, что они отомстили (подпоили, сердце и не выдержало), вполне допустима.
В книге тамбовского краеведа Марины Климковой «”Край отеческий…” История усадьбы Боратынских» (спасибо интернету – с его помощью я разыскал этого автора и её очень познавательную книгу) есть фотография группы антоновцев. Кто-то (местный чекист?) на оригинале снимка обозначил их по фамилии. Одна из них – «Бросалин». В двадцатые годы минувшего века дед восстал против советской власти, а в тридцатые создавал колхоз? Что-то не вяжется. Видимо, это какой-то тамбовский родственник или вовсе однофамилец. Даже в самой Сергиевке было немало Бросалиных.
К сожалению, у меня нет фотографии Петра Романовича. Да и была ли она? В прежние времена в российских семьях обычно на стене обязательно висел «иконостас» – подборка снимков всех родственников, кто сподобился запечатлеть себя на фотобумаге. На бабушкином «иконостасе» снимков хранилось мало. И была ли там фотография деда, не помню. Во всяком случае, никакой зацепки в памяти о внешнем образе Петра Романовича не сохранилось. А кому по наследству достался этот «иконостас», не знаю, да и пытались ли его сохранить? Кому нужны пожелтевшие, выцветшие снимки с позабытыми или вовсе незнакомыми застывшими лицами?
Служанка у «добрых барынь»
Дед Пётр Романович – местный, сергиевский. А бабушка, мамина мать, Мария Петровна, – из степной захудалой, по её рассказам, деревни Свечиновки (Свичиновка?). По епархиальным сведениям 1911 года, там насчитывалось 48 дворов и 320 жителей, причём представителей мужского пола было больше, чем женского. В 1932 году – 432 жителя. Однако потом деревня захирела и с 1975 года исчезла из официального списка населённых пунктов.
В интернете нашёл такой любопытный факт: в Свечиновке в 1905 году родился будущий участник ВОВ Герой Советского Союза Андрей Илларионович Ефимов. Не знаю, имел ли этот бабушкин земляк какое-либо родственное отношение к её роду, но сам по себе факт интересный: малая деревня дала стране героя, командира гвардейской мотострелковой бригады, участника боёв при форсировании реки Одер. После войны он жил в Москве (если бы я раньше заинтересовался историей моей семьи!), но похоронен в Киеве. Эти сведения я почерпнул из интернет-презентации ученика кирсановской школы № 1 Ильи Ульянова. Хорошо, что есть люди, которых интересует история своего края, судьбы земляков и родственников.
Как получилось, что свою красивую девичью фамилию – Варфоломеева бабушка поменяла на неказистую, с негативным социальным оттенком – Бросалина, она никогда не рассказывала. И не знаю, каким-то образом судьба направила юную Машу в Сергиевку, которая в отличие от затерявшейся в степи Свечиновки была более развитым поселением: с церковью, с помещичьей усадьбой, и вообще народу больше.
До появления в Сергиевке в судьбе Маши да и всей её семьи произошло неординарное событие, связанное с государственными переменами. Её родители откликнулись на реформаторский призыв Петра Столыпина осваивать просторные восточные земли. На тамбовской жирной чернозёмной земле у семьи не было достаточного клочка степи, который мог бы их прокормить. И подались малоземельные всей семьёй из бедной Свечиновки в Сибирь. За казённый, между прочим, счёт.
Довезли их поездом по только что построенному Транссибу до Новониколаевска (теперь это Новосибирск). Где-то в его окрестностях им дали участок. Не обработанный, дикий. Бабушка рассказывала мне, как ходили они по нетронутой земле, давя землянику.
Но что-то не сложилось у моих предков-переселенцев, и они уехали из перспективного края. Кто-то из родни отправился искать счастье в Питер – я пытался разыскать их следы, там вроде бы жила моя прабабушка, но никаких следов не нашёл: то ли адрес был неправильный, то ли блокада все следы замела. А бабушка вернулась в неуютное, но родное Черноземье. Возможно, как раз тогда она и прибилась к Сергиевке.
Там произошло ещё одно исключительное событие в её ранней жизни. Оно связано с семьёй Чичериных. Да, тех самых знаменитых Чичериных.
На Тамбовщине, на реке Вороне, была усадьба Караул знаменитого российского философа, правоведа, историка, публициста Бориса Николаевича Чичерина, человека либеральных взглядов.
Его племянник Георгий родился здесь же и провёл часть детства. Наверно, под влиянием дяди он критически относился к самодержавию. Стал революционером, вступил в социал-демократическую партию, тогда ещё объединённую. Придерживался более мягких, чем Ленин, взглядов и примыкал к меньшевикам. В восемнадцатом году связал свою жизнь с большевиками. Однако либеральное влияние сказалось и тогда. Он, в частности, высказывался за многопартийную систему, получив соответствующую порцию критики со стороны «диктатора» Ленина. Тем не менее, вождь октябрьского переворота оценил его знания, и Георгий Васильевич стал наркомом иностранных дел. Сохранял этот пост до 1930 года. От сталинских репрессий тех безумных лет, думаю, его спасло то, что он не дожил до того трагического периода.