– Я просился, – снова присаживаясь на железный бампер «уазика», сообщил Рамзан. – Не взяли, слушай! Сказали, с мужиками целоваться мало. Надо учиться, развивать дарование, а где я его стану развивать, если из борьбы ушел?
Он кое-как обтер руки куском замасленной ветоши и достал сигареты. Мамед щелкнул зажигалкой, и друзья закурили, слушая, как во дворе Евлоевых невезучая Загидат скрипучим голосом пилит за что-то старого Ису. Жухлая, запыленная зелень садов млела в неподвижном послеполуденном зное, пыль на дороге казалась белой, как сахар, со дна ущелья доносилось журчание прыгающей с камня на камень Балаханки. Знакомый мальчишка провел мимо них навьюченного собранным в горах хворостом ишака. Он поздоровался, завистливо косясь на автомат, и пошел своей дорогой, поднимая босыми ногами пыль и подгоняя хворостиной своего лениво бредущего скакуна.
– Хорошо здесь, – дымя сигаретой и озираясь по сторонам, мечтательно произнес Рамзан. – Тихо, спокойно… И, наверное, никаких новостей.
– Никаких, – подтвердил Мамед. – Хромой Джафар вторую ногу сломал, теперь будет хромать на обе.
– Что делается, слушай! – воскликнул Якубов. – Вот ведь не везет человеку!
– Не везет, да, – хмыкнул Мамед. – Обкурился до полного обалдения, забрался на крышу и стал оттуда разговаривать с Аллахом. Пока родня бегала за лестницей, чтоб его оттуда снять, он сам спустился, кратчайшим путем. Очухался уже в палате, увидел на ноге гипс и спрашивает: кто это меня так? А жена ему говорит: известно, кто – Аллах. Не понравилось, наверное, говорит, как ты с ним разговаривал, вот он тебя и приструнил, чтоб в другой раз неповадно было муэдзина изображать…
– Да, – сказал Рамзан, – у жены Джафара не язык – бритва. Что делается!..
– А ты чем порадуешь? – спросил Мамед.
Якубов перестал улыбаться, поскольку точно знал, какие именно известия интересуют школьного друга.
– Для тебя новостей нет, – сказал он со вздохом. – Прости, дорогой, но, боюсь, их и не будет. Я пытался навести справки, но ты же сам понимаешь, о таких вещах вслух не говорят. Да и расспрашивать опасно. Спросишь одного, спросишь второго, а третий поговорит с тобой и отправит весточку в лес: дескать, Рамзан Якубов много на себя берет, сует нос не в свое дело, выведывает, вынюхивает…
– Эх, ты, милиция! – с упреком сказал Мамед.
Он знал, что несправедлив к старому другу. Даже московская милиция сильно отличается от того благородного образа, который старательно создают кинематографисты и авторы телесериалов. Что уж говорить о Северном Кавказе, где все повязаны друг с другом неразрывными узами кровного родства, старинной родовой дружбы и такой же старинной вражды, которая зачастую связывает людей крепче, чем самое близкое родство! Тем не менее, удержаться от упрека было просто невозможно.
Рамзан, как всегда, прекрасно все понял и не обиделся.
– Милиция, да, – кивнул он и придавил каблуком окурок. – Только то, что я милиция, не означает, что я, как баран, должен подставлять глотку под нож. Какая тебе будет польза, если меня средь бела дня расстреляют в упор прямо в центре города? Милиция… Вот скажи, ты помнишь, почему Марьям с матерью в тот день поехали в Махачкалу? Я тебе напомню, дорогой. Отец Марьям в тот день гостил у моего дяди в его городском доме. Он позвонил жене и сообщил, что в дом ворвалась милиция. А потом перезвонил уже из отделения и сказал, что все в порядке, но Патимат с дочерью все равно поехала туда.
– Ну? – сказал Мамед.
– Вот тебе и «ну». К Расулу с самого начала не было никаких претензий, он поехал в райотдел просто затем, чтобы поддержать моего дядю и братьев. Их доставили в Кировский РОВД, подержали и выпустили. Я потом специально туда подъехал, спросил: зачем моих родственников взяли, что они такое натворили? Дядя – уважаемый человек, глава администрации, зачем такого человека ни за что обидели? А они говорят: был сигнал. А был сигнал, не было сигнала – разве проверишь? Может, кто-то нарочно им позвонил, чтобы заманить Патимат и Марьям в Махачкалу, а может, это просто случайное совпадение, откуда я знаю? Я – сержант, водитель, – он похлопал ладонью по горячему пыльному бамперу, на котором сидел, – мое дело – крутить баранку, и мне, между прочим, уже дважды об этом напоминали, когда я начинал задавать слишком много вопросов. В этом деле московские генералы не могут разобраться, так что ты хочешь от простого сержанта?
– Я тебе скажу, чего я хочу, – после недолгого раздумья пообещал Мамед. – Только ты сразу не начинай кричать и размахивать руками, ладно? Скажи, у тебя есть верные люди?
– Это смотря для чего, – уклончиво ответил Рамзан. – Если посидеть за столом и спеть хором, то верных людей у меня – целый Дагестан. А если для чего-то другого, так, прежде чем ответить, надо знать, для чего.
– Хочу выманить этих крыс из норы, – признался Мамед. – Кто-то должен ответить за смерть Марьям, верно? За горе ее родителей, за позор ее семьи и всего нашего селения…
– Ну-ну, – прервал его немного патетическую речь Рамзан. Он протянул приятелю открытую пачку сигарет, и они закурили по второй. – И как ты собираешься их выманить, Шерлок Холмс? ФСБ не выманила, а он выманит… Каков герой!
– ФСБ, – пренебрежительно повторил Мамед. – В ФСБ, наверное, только после того, как установили личность Марьям, нарисовали на карте кружок и подписали: «Балахани». А я здесь родился и вырос, нашу семью на сто верст в округе все знают.
– И что из этого?
– Предположим, кто-то пустит слух, что Залина восхищается подвигом Марьям и этой своей сверстницы, Джанет Абдуллаевой. Тогда…
– Постой, – поперхнувшись дымом, перебил его Рамзан. – Ты что, в самом деле сумасшедший? Думай, что говоришь! И о ком. Это же твоя родная сестра. Ты должен о ней заботиться, защищать ее…
– Я и пытаюсь ее защитить, – резко сказал Мамед. – Ведь ты же хорошо знал Марьям, верно? Скажи, ты веришь, что она пошла на это добровольно?
Рамзан Якубов наморщил лоб, с силой потер ладонями щеки, оставив на них темные полосы, тяжело вздохнул и, наконец, признался:
– Нет. Добровольно – это вряд ли.
– Вот видишь! – воскликнул Мамед. – Неизвестно, чем они ее запугали, какую дрянь вкололи. И это может повториться, причем с кем угодно – со мной, с тобой, с Залиной, с невезучей Загидат… А если они подойдут к Залине, когда она будет гулять по Махачкале под нашим присмотром, мы их возьмем, и они уже больше никогда никого не убьют. Залина согласится, я знаю.
– А вот я не знаю, – с сомнением произнес сержант. – Я бы на ее месте точно не согласился.
– А на своем?
– Даже не знаю… А что ты собираешься делать потом? Мести не боишься?
– Им только того и надо, чтобы мы все их боялись, – мрачно объявил Мамед. – Боишься, не боишься… В конце концов, возьму сестру и уеду с ней в Москву. Станем работать…
– В шоу-бизнесе, – с невеселой усмешкой подсказал Рамзан. – Хорошо, дорогой, я подумаю. Поговорю с ребятами, есть у меня на примете пара-тройка человек… Только учти, каждый день ходить за вами хвостом мы не сможем – сам понимаешь, служба.
– Я тоже живу не на проценты с отцовского капитала, – огрызнулся Мамед. – Раз в неделю, по выходным, часок-другой – по-моему, это не так трудно.
– Нетрудно, – согласился Рамзан. – Хромому Джафару тоже было нетрудно свалиться с крыши. И я был неправ, когда сказал, что ему не везет. На самом деле он счастливчик: мог ведь сломать не ногу, а шею… Скажи, а ты счастливчик или нет? Когда богохульствуешь, стоя на краю крыши, это надо знать наверняка.
– Я тебя не заставляю, – сквозь зубы процедил Мамед.
– Да что ты говоришь! Правда?! – обрадовался сержант Якубов. – Клянусь, брат, подумать страшно, как это будет выглядеть, если ты все-таки начнешь меня заставлять. Ногти плоскогубцами вырывать станешь, зубы электродрелью сверлить, нет?
– Вот болтливый ишак! – с досадой произнес Мамед Джабраилов и затоптал длинный окурок. – Все, я пошел. Надо успеть до вечера залатать крышу на сарае, отец вторую неделю ворчит. А вечером на дежурство заступать…