А ведь когда-то ручное рубило было универсальным орудием. Оно заменяло нож, топор, кирку. Им можно было резать, рубить, скрести, колоть. Его можно было даже метать в нечаянно подвернувшуюся добычу или врага.
Рука с ручным рубилом
Скользнув взглядом по большому овальному камню, который держал в руках «старшой», я повернул голову вправо. Словно стеклышко, сверкнула острая кромка ножа. Археологи говорят, что не… нет, я не хотел, но они вертятся на языке, как комок жевательной смолы… неандертальцы изготавливали из камня ножи, которыми до сих пор можно бриться. Подобный нож был заострен только с одной стороны, а противолежащая служила рукояткой. Как правило, нож был меньше ручного рубила.
Еще двое незнакомцев увлеченно занимались шкурой какого-то зверя. Один, взяв в руки камень, выскоблил ее, удалив оставшиеся на ней кусочки мяса и налипшие шерстинки. Потом передал шкуру ожидавшему его напарнику, а сам – все тем же скреблом – стал ошкуривать лежавший рядом сук дерева, расщеплять его на отдельные лучинки.
В это время его соработник принялся разминать и разглаживать шкуру при помощи гладильной дощечки. Такие до сих пор кое-где применяются скорняками. Только у этого в руках была не деревянная, а костяная дощечка. Знатная вещица! И самое любопытное, что именно неандертальцы первыми – еще около 50 тысяч лет назад – догадались, как надо правильно обрабатывать звериные шкуры, чтобы выделывать из них теплую, непромокаемую одежду, а уже потом наши далекие предки переняли эту технологию. И мы, сами того не зная, вот уже десятки тысяч лет носим одежды, одолженные нами у… неандертальцев.
Еще у одного из них, кажется, мелькала в руке игла. Мне, впрочем, плохо было видно. Знаю одно. Неандертальцы – в то, что я сейчас вижу их наяву, я верю так же истово, как если бы они мне снились, но где сон, где явь, эти два времени жизни стоят передо мной, как два зеркала, глядящие друг на друга… Итак, неандертальцы были очень изобретательными людьми! Очевидно, именно они, жившие в суровом – ледниковом – климате Европы, первыми стали изготавливать одежду. Правда, нет никаких свидетельств, что они шили ее с помощью костяной иглы. Считается, что первыми изобрели это орудие кроманьонцы, то есть люди современного анатомического типа, наши прямые предки, переселившиеся в Европу из Африки лишь менее 45 тысяч лет назад (во французской пещере Кро-Маньон в 1868 году были впервые обнаружены древние останки Homo sapiens).
Что ж, пусть ни на одной неандертальской стоянке игл нет, находчиво отвечают археологи, зато там есть костяные шилья и каменные проколки, которые вполне могли служить портняжным, скорняжным и сапожным инструментом.
Но когда швец, сидевший передо мной, стал вдруг жнец, а двое других, обежав оставленную на земле шкуру, преобразились и были теперь один – дуда, а второй – игрец, я принялся тереть глаза. Все и впрямь стало иным. Прежде всего я сидел, оказывается, не где-то на берегу реки, а в самой пещере. Горел костер. У всех – их было несколько – пришедших сюда людей нашлось занятие, не требовавшее теперь ни силы удара, ни непосильного терпения. Они не резали, не рубили, не шили. Они красили, рисовали. Казалось, я нахожусь в доисторической школе живописи какого-нибудь Неандертяки.
Самый неугомонный бегал вдоль стены, хорошо освещаемой огнем, и время от времени прикладывал к ней руку, а потом распылял краску. Стоило теперь отвести от стены ладонь, на ней оставался яркий отпечаток – ее красочный контур.
Когда-то искусство арифметики начиналось с того, что люди простирали ладонь и загибали пальцы. На кончиках перстов рождались знаки цифири. Раз, два, три… Та же ладонь стала, похоже, и первой моделью древних живописцев, их орудием и объектом воедино. По сути этот метод рисования мало чем отличался от гениального принципа, изобретенного Остапом Бендером: обводить человеческую тень значит рисовать чей-то портрет. Первый художник Европы, а он жил несколько десятков тысяч лет назад и был, вероятно, неандертальцем, имел дело даже не с тенью – с самим человеком, с частью его тела, которую старательно очерчивал красящим пигментом (очевидно, распылял вокруг нее краску через соломинку, предположили археологи), делая свое тело частью искусства. Так рождались первые граффити, первые неумелые рисунки, когда сама рука была кисточкой художника и в то же время главным его символом и иероглифом.
Другой хозяин пещеры сидел возле входа и мастерил какую-то маску.
Что там у него в руках? Кусок кремня диаметром около десяти сантиметров. Он поворачивает камень, и вот я вижу, что его легко можно уподобить человеческому портрету, ведь в нем имеется странной формы полость: эти две уходящие вглубь ямки напоминают глазные впадины, а полоска кремня, закрывающая часть полости, так удивительно похожа на длинный, прямой нос. Воображаемые глазницы вовсе не пусты: этот изобретательный коротышка, которого я буквально буравлю взглядом, вворачивает в отверстие косточку так, что, выступая в обеих «глазных впадинах», ее концы кажутся мне зрачками. А сама маска чем-то неуловимо напоминает знаменитую золотую «маску Агамемнона», которую отыскал Шлиман.
Но вот незнакомец отложил свою поделку в сторону, привстал, поводил головой, принюхиваясь… Обед! Мясо наконец готово.
Раньше считалось, что неандертальцы питались, главным образом, мясом. Однако, изучив зубы Homo neanderthalensis, найденные в Бельгии и Ираке, ученые обнаружили в зубном камне крохотные остатки растительных тканей. Судя по ним, неандертальцы питались, помимо мяса, семенами злаков и бобовых растений, а также финиками. С вегетарианской пищей все понятно, но как они добывали мясо?
Охота была одним из главных занятий неандертальцев – чем-то вроде боевой операции, которую требовалось тщательно подготовить. Отправляясь на охоту, они применяли самые изощренные стратегии, позволявшие с минимальными потерями разжиться крупной добычей.
Теперь кровавый улов был снят с очага, обустроенного не просто в пещере, а в домике, сооруженном внутри нее. В хижине, покрытой звериными шкурами, которые были настланы, как показалось, на каркас из веток и костей. Ветер, все сильнее шумевший за стенами пещеры и своим холодным дыханием докучливо донимавший меня, наверняка замирал перед этой постройкой. Мне так хотелось забраться в нее, прилечь у очага. Я мысленно оценил ее размеры. Она казалась такой же большой, как двухкомнатная квартира. Наверное, 30–35 квадратных метров. Островок тепла, на котором могли бы укрыться сразу десяток человек.
Сидевший впереди молодой крепыш, точно читая мои мысли и спеша меня обогнать, тут же поднялся с места, но все тот же «старшой» молча, одним движением руки, удержал его, а в ответ на недоуменный вопрос, читавшийся в глазах нетерпеливого молодчика и моих, поднял с земли какую-то статуэтку и показал ее, выразительно потрясая ею. Все – а поглядывали в сторону хижины и даже подвигались туда именно что все – немедля покорились и продолжили сидеть на прежних местах. Статуэтка – небольшая фигурка, уместившаяся в одной ладони здоровяка, – тоже пала на свое место, и я, не разглядевший ее в полутьме, среди пляшущих на стенах теней, осторожно протянул к ней руку, украдкой взял.
Что еще это могла быть, как не «Венера»? По допотопным пещерам раскидано много «Венер палеолита»: статуэток, которые изображают мясистых, дебелых великанш с огромными бедрами. Эта была, правда, совсем не похожа на них. Статуэтка не статуэтка, женская фигурка не женская фигурка, рукотворный объект не рукотворный объект. Никаких признаков, разделяющих мужчину и женщину, здесь не просматривалось, а вместо головы был бесформенный кусок камня. Если эту фигурку высотой всего 6 сантиметров и создал человек, то, в отличие от художников верхнего палеолита, он не заботился о том, чтобы наделить ее чертами женщины. Это – абстрактное тело, одновременно и мужское, и женское.