Многие декаденты вроде Маяковского, учуяв явно адский характер новой власти, поспешили предложить ей свои услуги. Я, кстати, думаю, что ими двигал не сознательный сатанизм - для этого они были слишком инфантильны, - а эстетический инстинкт: красная пентаграмма великолепно дополняет желтую кофту.
- Как дела в Питере? - спросил фон Эрнен.
- А то сам не знаешь, - сказал я.
- Верно, - поскучнев, согласился фон Эрнен. - Знаю.
Мы свернули с бульвара, перешли мостовую и оказались у семиэтажного доходного дома прямо напротив гостиницы “Палас” - у дверей гостиницы стояли два пулемета, курили матросы и трепалась на ветру красная мулета на длинной палке. Фон Эрнен дернул меня за рукав.
- Глянь-ка, - сказал он.
Я повернул голову. На мостовой напротив подъезда стоял длинный черный автомобиль с открытым передним сиденьем и кургузой кабинкой для пассажиров. На переднее сиденье намело изрядно снега.
- Что? - спросил я.
- Мой, - сказал фон Эрнен. - Служебный.
- А, - сказал я. - Поздравляю.
Мы вошли в подъезд. Лифт не работал, и нам пришлось подниматься по темной лестнице, с которой еще не успели ободрать ковровую дорожку.
- Чем ты занимаешься? - спросил я.
- О, - сказал фон Эрнен, - так сразу не объяснишь. Работы много, даже слишком. Одно, другое, третье - и все время стараешься успеть. Сначала там, потом здесь. Кто-то же должен все это делать.
- По культурной части, что ли?
Он как-то неопределенно наклонил голову вбок. Я не стал расспрашивать дальше.
Поднявшись на пятый этаж, мы подошли к высокой двери, на которой отчетливо выделялся светлый прямоугольник от сорванной таблички. Дверь открылась, мы вошли в темную прихожую, и на стене немедленно задребезжал телефон. Фон Эрнен снял трубку.
- Да, товарищ Бабаясин, - заорал он в эбонитовую чашку. - Да, помню… нет, не присылайте… Товарищ Бабаясин, да не могу я, ведь смешно будет… Только представить - с матросами, это же позор… Что? Приказу подчиняюсь, но заявляю решительный протест… Что?
Он покосился на меня, и, не желая смущать его, я прошел в гостиную.
Пол там был застелен газетами, причем большинство из них было уже давно запрещено - видимо, в этой квартире сохранились подшивки. Видны были и другие следы прежней жизни - на стене висел прелестный турецкий ковер, а под ним стоял секретер в разноцветных эмалевых ромбах - при взгляде на него я сразу понял, что тут жила благополучная кадетская семья. У стены напротив помещалось большое зеркало. Рядом висело распятие в стиле модерн, и на секунду я задумался о характере религиозного чувства, которое могло бы ему соответствовать. Значительную часть пространства занимала огромная кровать под желтым балдахином. То, что стояло на круглом столе в центре комнаты, показалось мне - возможно, из-за соседства с распятием - натюрмортом с мотивами эзотерического христианства: литровка водки, жестяная банка от халвы в форме сердца, ведущая в пустоту лесенка из лежащих друг на друге трех кусков черного хлеба, три граненых стакана и крестообразный консервный нож.
Возле зеркала на полу валялись тюки, вид которых заставил меня подумать о контрабанде, пахло в комнате кисло, портянками и перегаром, и еще было много пустых бутылок.