Будь она кошкой – замурлыкала бы.
Дюна негромко ворчит.
– Можно было обойтись и без этого, – горько замечает он. – Розель еще слишком молода. Она не готова к войне!
Отала приходит в себя и с прищуром смотрит на ассистентов.
– Оставьте нас.
Клара и Эммит так торопятся покинуть комнату, что едва не сталкиваются у двери. Я поворачиваюсь, намереваясь выйти следом.
– Останься, Розель, – велит Дюна.
Я колеблюсь и смотрю на мать – позволит ли она. Но та молчит, дожидается, пока выйдут посторонние, закрывает за ними бронзовые двери, а потом поворачивается к Дюне:
– Дело сделано, – насмешливо заявляет она.
– Ты можешь все отменить, – настаивает Дюна. – Спасти Розель!
Он застыл от едва сдерживаемого гнева, и лишь одна рука дергается у меча, висящего в ножнах на талии. Я смотрю во все глаза – хорошо знаю эту агрессивную позу. Он так всегда делает перед атакой.
– Ты ее недооцениваешь, – отвечает мать. – Розель стойкая и выживет в любой ситуации. В ней моя кровь.
– Ты прольешь эту кровь!
Дюна прищуривает глаза песочного цвета, а потом угрожающе шагает к матери. Я реагирую автоматически – встаю между ментором и Просветленной, как меня учили. При этом кладу руку на эфес собственного оружия. С недвусмысленным предостережением смотрю на Дюну.
– Видишь? – Он машет рукой в мою сторону. – Она лишь хочет защитить тебя, Отала. Не нужно ее бояться. Розель никогда не навредит ни тебе, ни Габриэлю. Она любит вас.
– Ты о ней слишком печешься, – шипит мать.
Она обходит кушетку, обитую золотистым шелком, так, чтобы та оказалась между ней и нами. Дюна скрежещет зубами. Не совсем понимаю, в чем его обвиняют.
– Разумеется! Я учил ее с тех пор, как она начала ползать. – Дюна потирает темную утреннюю щетину на подбородке. – Я всегда обращался с ней с уважением.
– О, да. Вы так близки. Она смотрит на тебя как на отца!
– Мы с тобой знаем, что ее собственный отец ею не интересуется.
Отала машет рукой, словно прогоняет призрак мужа из комнаты, а может, и из собственной жизни.
– Кеннет не любит привязываться. Но ты воспитывал ее как свою дочь. Научил всему, что знаешь: как быть лидером, воином – тем, кто однажды сможет возглавить Удел.
– Я пытался подготовить ее к любой ситуации.
Ноготками, усыпанными драгоценными камнями, мать вцепляется в спинку кушетки.
– Ты просто хочешь избавиться от всего, что стоит у нее на пути!
Дюна потирает глаза. На какое-то мгновение он кажется старше своих тридцати восьми лет.
– Так это твоя месть мне! Я сам решил закончить наши отношения, Отала. Розель ни при чем.
– Еще как при чем, Дюна. Ты ее ментор. Нам обоим известно: если что-то случится со мной или Габриэлем, она станет Мечом, – рычит мать, ее губы дергаются.
Моя ладонь, все еще лежащая на серебряной рукоятке оружия, влажнеет от пота. Дюна смотрит на меня, и его взгляд смягчается.
– Твоя дочь не имеет ни малейшего представления, о чем ты, Отала. Она воспитана в рыцарских традициях. Все ее помыслы лишь о том, как заслужить твою любовь, а не отнять власть.
Мать поднимает синие глаза.
– Даже если эта мысль никогда не возникала в ее голове, она все равно слишком опасна, Дюна. Я должна защитить Габриэля. Когда-нибудь он, а не Розель, встанет во главе Удела Мечей. Это неотъемлемое право моего сына.
Я сконфуженно поворачиваюсь к матери:
– Я никогда не наврежу брату. Я хочу служить ему, защищать его.
Губы матери, обычно такие мягкие, сжимаются в тонкую линию.
– Это ты сейчас так говоришь, Розель. А что ты скажешь через несколько лет? Габриэль женится, заведет детей. А ты поймешь, что у тебя никогда не будет семьи. Тебе никогда не взять на руки ребенка, не назвать его своим. Габриэль унаследует все деньги и собственность. Твой единственный вариант до конца жизни – служба государству. Что ты сделаешь, осознав это? Ты второрожденная. Твоя жизнь принадлежит Республике. Лучше покинуть нас сейчас. Резкие перемены легче, чем мучительно медленный путь к собственной участи.
– Легче для тебя, ты имеешь в виду? – Широко распахиваю глаза от собственной дерзости. Но на сей раз мать не замечает нарушения протокола.
– Когда ты уйдешь, всем нам станет легче.
Дюна сердито смотрит на Оталу.
– Ты могла дать ей звание ионо! Она бы служила в твоей гвардии или у кого-то из Просветленных. Розель бы…
– Даже если я признаю, что она не представляет угрозы для Габриэля, – прерывает его Отала, – а я этого не сделаю, и назначу ее офицером-ионо, чтобы она защищала другого Просветленного, каждый второрожденный из высокопоставленной семьи будет вопить о протекции родне! – Мать отпускает спинку кушетки и принимается вышагивать по комнате.
– Думаешь, я поверю, что ты именно поэтому сделала ее тропо? – восклицает Дюна. – С тем же успехом можно бросить ее волкам, Отала, и ты это знаешь. И ради чего? Чтобы тебе не пришлось выслушивать чьи-то жалобы? Раньше они тебя никогда не волновали. Второрожденные могут сколько угодно стонать о несправедливости, но тебе всегда удавалось их укротить.
Мать останавливается.
– Я просто указываю им их место!
– И после этого ты еще удивляешься, почему рожденные вторыми восстали? Тебе плевать на их страдания.
– Страдания? – брезгливо бросает мать. – Не хочешь ли ты перейти на сторону Врат Зари? Это предательство!
– Тебе, как никому, известно, что я верен Уделу Мечей и Республике. Я воевал за нее с рождения.
– Со дня, когда стал перворожденным, – поправляет она. – Не забывай, что ты один из нас, Дюна!
– Отала, образумься! Как только Розель пройдет обработку, она станет их рабыней. Они могут отправить ее на передовую!
– Ей всего восемнадцать. К тому же она Сен-Сисмод. Наши офицеры не идиоты.
– Так ты даже никуда ее не определила? Собираешься предоставить решать, как сложится жизнь твоей дочери, командующему составу или алгоритму, которым они пользуются?
– Я должна верить, что наш Удел и есть наша участь, Дюна. Иначе выходит, что Врата Зари правы. Мой отец верил в систему. Он позволил своему второму ребенку совершить обычный Переход. Будь отец еще жив – ожидал бы от меня того же самого.
– Баззл умер через месяц после Перехода.
– Он с честью служил Республике, – неубедительно возражает она.
Мать садится за рабочий стол и смотрит на нас сквозь прозрачные сенсорные экраны.
– Твой брат заплатил за то, что его отец был Верховным Мечом, Отала. Его смерть была отмщением: некоторые второрожденные сочли, что система, сделавшая их рабами, несправедлива.
Дюна хватает меня за руку, тащит к столу матери и показывает ей тыльную сторону моей кисти. Чип в форме горящего меча, вживленный в кожу между большим и указательным пальцами, светится золотом. Моя метка – это и есть я. В ней хранится вся информация: от имени до возраста, адреса и профиля ДНК. Все, что делает меня мной, можно определить с помощью сканирования. А еще внутри коды, которые позволяют путешествовать по Уделу Мечей и остальным восьми Уделам.
– Как только Розель обработают и выяснят, чья она дочь, – говорит Дюна, – ее заставят страдать за решения, которые ты принимала как Верховный Меч. Ты этого хочешь?
Отала бросает взгляд на мою кисть. Я быстро забираю руку у Дюны и прячу ее за спину. Мать всегда раздражала моя метка. Она не такая, как у всех. Поверх нее у меня маленькая серповидная родинка. Она частично скрывает голографическое изображение с импланта, просвечивающее через кожу, и голограмма выглядит так, словно острие меча окружено темной короной. Габриэль дразнил меня, называя королевой Мечей.
– Им не нужно проверять ее метку, чтобы узнать, кто она. Ее лицо повсюду. Розель выросла на их глазах.
– Тебе вообще плевать? – потрясенно распахивает глаза Дюна.
– Оставь нас, Розель, – велит Отала. – Подожди Дюну в Большом холле.
Выхожу в бронзовые двери, оставив небольшую щелочку.
– Я обеспечила Розель всем необходимым для выживания, – говорит мать. – Отдала ей тебя на восемнадцать лет. Ее готовили лучшие стратеги. Шансы Розель выше, чем у любого второрожденного вдвое ее старше. Мы с тобой оба знали, что этот день наступит. Вот только мне, в отличие от тебя, хватило ума не привязываться. Ты сам виноват в том, что сейчас чувствуешь.