От колыбели до колыбели. Меняем подход к тому, как мы создаем вещи - Кулагина-Ярцева Валентина Сергеевна

Михаэль Браунгарт, Уильям МакДонах

От колыбели до колыбели. Меняем подход к тому, как мы создаем вещи

Данное издание осуществлено в рамках совместной издательской программы Музея современного искусства «Гараж» и ООО «Ад Маргинем Пресс»

© Michael Braungart, William McDonough, 2008

© ООО «Ад Маргинем Пресс», 2020

© Фонд развития и поддержки искусств «АЙРИС» / IRIS Foundation, 2020

⁂

Посвящается

нашим семьям

и детям всех родов

во все времена

Мир не сумеет преодолеть текущий кризис, сохраняя тот уровень мышления, на котором он возник.

– Альберт Эйнштейн

Взгляни на солнце.

Посмотри на луну и звезды.

Вглядись в красоту весеннего расцвета земли.

Теперь подумай.

– Хильдегарда Бингенская

То, что вы называете своими природными ресурсами, наши люди называют своими родственниками.

– Орен Лайонс, хранитель веры племени онондага

Глава первая

Проблема дизайна

Весной 1912 года один из самых больших движущихся объектов, когда-либо созданных человеком, покинул английский порт Саутгемптон и плавно двинулся к Нью-Йорку. Он казался миниатюрным отображением индустриальной эпохи: это было мощное воплощение техники, процветания, роскоши и прогресса. Его масса составляла шестьдесят шесть тысяч тонн. Длина его стального корпуса была равна четырем городским кварталам. Каждый его паровой двигатель был размером с городской дом. И он двигался навстречу чудовищному столкновению с природным миром.

Этим кораблем, разумеется, был «Титаник», корабль-зверь, якобы непроницаемый для сил природы. По мнению капитана, команды и многих пассажиров, ничто не могло потопить его.

Можно сказать, что «Титаник» не только был продуктом промышленной революции, но остается наиболее удачной созданной ею метафорой индустриальной инфраструктуры. Как и знаменитый корабль, эта инфраструктура приводится в движение грубыми искусственными источниками энергии, истощающими окружающую среду. Она загрязняет воду и задымляет небо. Она пытается действовать по собственным правилам, которые находятся в противоречии с природой. И хотя она может быть невидимой, основные изъяны в ее схеме предвещают трагедию и несчастье.

Краткая история промышленной революции

Представьте себе, что вам дали задание спроектировать индустриальную революцию – ретроспективно. С учетом ее негативных последствий задание будет выглядеть примерно так.

Схема системы производства, которая:

1. ежегодно выбрасывает миллионы фунтов токсичных веществ в воздух, воду и почву;

2. производит опасные вещества, которые будут требовать постоянной бдительности от грядущих поколений;

3. создает гигантское количество отходов;

4. помещает ценные вещества в отверстия по всей планете, откуда они никогда не будут извлечены;

5. требует разработки тысячи сложных нормативов – не для того, чтобы охранять людей и природные системы, а скорее для того, чтобы защитить их от слишком быстрого отравления;

6. измеряет производительность минимальной занятостью;

7. создает процветание, выкапывая или вырубая природные ресурсы, а затем закапывая или сжигая их;

8. сокращает разнообразие видов и культурных практик.

Разумеется, промышленники, инженеры, изобретатели и другие умы, поддерживавшие промышленную революцию, не предполагали таких последствий. На самом деле промышленная революция не была задумана согласно единой схеме. Она обретала свой вид постепенно, по мере того как промышленники, инженеры и дизайнеры пытались разрешить проблемы и добиться моментальной выгоды от того, что считали возможностями, в беспрецедентный период быстрых и больших изменений.

Промышленная революция началась с текстильного производства в Англии, где основным занятием на протяжении столетий было сельское хозяйство. Крестьяне возделывали землю; работники в поместьях и члены городских гильдий производили еду и товары; ремесленники трудились индивидуально: ремесло было их побочной деятельностью, сверх возделывания земли. В течение нескольких десятилетий такое надомное производство, которое зависело от труда отдельных работников, изготовлявших в небольших количествах шерстяную одежду, трансформировалось в систему механизированных фабрик, производящих большие значительные объемы ткани – по большей части хлопковой, а не шерстяной.

Это изменение подстегнула быстрая смена новых технологий. В середине XVIII века кустари пряли шерсть на прялках у себя дома, руками и ногами нажимая на педали, чтобы произвести одну нить. Прядильная машина «Дженни», запатентованная в 1770 году, увеличила число нитей до восьми, затем до шестнадцати и больше. Более поздние модели могли прясть одновременно до восьмидесяти нитей. Другое механическое оборудование, такое как кольцепрядильная машина и прядильная машина периодического действия, уже увеличивало производство в темпе, напоминавшем закон Мура (названный в честь Гордона Мура, основателя Intel), согласно которому вычислительная мощность и производительность компьютеров удваиваются каждые полтора года.

В доиндустриальную эпоху экспортируемые ткани перевозились кораблями по морю, что было медленно и – в плохую погоду – ненадежно, отягощено высокими пошлинами и суровыми законами, а также не защищено от пиратов. Действительно, можно только удивляться, что груз вообще доходил до пункта назначения. Железная дорога и пароходное сообщение позволили перевозить изделия быстрее и дальше. К 1840 году фабрики, которые раньше производили тысячу изделий в неделю, обладали средствами и достаточной мотивацией производить тысячу изделий в день. Ткачи стали слишком заняты, чтобы заниматься сельским хозяйством, и двинулись в города, чтобы быть ближе к фабрикам, где они и их семьи могли работать по двенадцать и более часов в день. Городские территории расширялись, товары производились в бо́льших количествах, городское население возрастало. Больше, больше, больше – работ, людей, товаров, фабрик, торговли, рынков – таков, казалось, был закон времени.

Как и всякий парадигмальный сдвиг, этот столкнулся с сопротивлением. Надомные работники боялись потерять работу, и луддиты (сторонники Нэда Лудда) – опытные суконщики, недовольные появлением новых машин, и управлявшие этими машинами неквалифицированные рабочие – крушили экономившее труд оборудование и препятствовали изобретателям, многие из которых, так и не успев получить доход от своих изобретений, умерли в забвении и нищете. Сопротивление касалось не только технической, но также духовной и творческой жизни. Поэты-романтики ясно отражали растущее различие между сельским, природным пейзажем и городским – зачастую в безнадежных тонах: «Города… не что иное, как разросшиеся тюрьмы, которые не впускают мир со всеми его красотами», – писал поэт Джон Клэр[1]. Художники и эстеты, такие как Джон Рёскин и Уильям Моррис, испытывали страх за цивилизацию, эстетическая чуткость и физические структуры которой приобрели новый вид под влиянием материалистических проектов.

Существовали и другие, более долговременные, проблемы. Викторианский Лондон был известен как «огромный грязный город», как назвал его Чарльз Диккенс, а его нездоровая среда и страдающие низшие слои общества стали символами разраставшегося промышленного города. Воздух Лондона был так загрязнен находящимися в нем частицами, главным образом выбросами сжигаемого угля, что людям приходилось менять манжеты и воротнички в конце дня (то же повторилось в Чаттануге в 1960-х и повторяется до сих пор в Пекине и Маниле). На начальном этапе на фабриках и при других промышленных операциях, таких как разработка месторождений, материалы считались дорогими, тогда как люди зачастую дешевыми. Наравне со взрослыми в плачевных условиях по многу часов работали дети.