— Что? — произносит он.
— Это была твоя идея, — настаиваю я.
Кажется, он припоминает.
— Почему я весь мокрый?
— Потому что я не могла трясти тебя еще активнее, — говорю я. — Слушай, если ты хотел, чтобы с тобой нянчились, тебе следовало попросить Пита.
— Попросить меня о чем?
Даже звук его голоса скручивает мой желудок в узел, наполняя меня такими эмоциями, как вина, печаль и страх. И тоска. Я даже способна признать, что отчасти там есть и она. Но у нее слишком много соперников, чтобы она могла победить.
Я наблюдаю, как Пит пересекает расстояние до стола, солнечный свет, льющийся из окна, вспыхивает в его светлых волосах так же, как первый снег на улице. Он выглядит сильным и здоровым, настолько отличающимся от страдающего от голода мальчика, которого я знала на арене. Его хромота теперь фактически незаметна. Он кладет свежеиспеченный хлеб на стол и протягивает свою руку к Хеймитчу.
— О том, чтобы разбудить меня, не заставляя заболеть пневмонией, — говорит Хеймитч, передавая ему нож. Он снимает свою грязную рубашку, оставаясь в не менее грязной футболке, и вытирается сухой частью.
Пит улыбается и окунает нож Хеймитча в белый ликер из бутылки на полу. Он вытирает чистое лезвие о свою рубашку и нарезает хлеб. Пит снабжает нас всех новоиспеченными товарами. Я охочусь. Он печет. Хеймитч пьет. У каждого из нас свой способ оставаться занятыми, держать наши мысли о тех временах, когда мы были на Играх, запертыми глубоко внутри. Только после того, как он вручает Хеймитчу корку, он впервые смотрит на меня.
— Хочешь кусок?
— Нет, я поела в Котле, — говорю я. — Но спасибо.
Мой голос не похож на настоящий, настолько он формален. Так же, как и каждый раз, когда я говорила с Питом с тех пор, как камеры закончили снимать наше счастливое возвращение домой, и мы вернулись к нашим реальным жизням.
— Пожалуйста, — отвечает он натянуто.
Хеймитч бросает свою рубашку куда-то в беспорядок.
— Брр! Вам двоим стоит потренироваться быть потеплее друг с другом до начала шоу.
Он прав, конечно. Публика будет ожидать парочку неразлучных влюбленных, которая победила на Голодных Играх. Не двух человек, которые едва ли могут смотреть друг другу в глаза. Но все, что я произношу, это:
— Прими ванну, Хеймитч.
Я прыгаю из окна на лужайку и иду по траве к своему дому.
Снег начал укладываться на землю, и я оставляю за собой следы. Перед дверью я останавливаюсь, чтобы отряхнуть влажные туфли, прежде чем войти. Мама работала день и ночь, чтобы усовершенствовать все для камер, так что, это не самое подходящее время для того, чтобы наследить на ее до блеска натертых полах. Я только перешагиваю порог, когда она взмахивает рукой, чтобы остановить меня.
— Не волнуйся, я сниму их здесь, — говорю я, оставляя туфли у входа.
Мама издает странно хриплый смех и снимает с моего плеча сумку для дичи, набитую запасами, купленными в Котле.
— Это всего лишь снег. Хорошо погуляла?
— Погуляла?
Она же знает, что я просидела в лесу половину ночи. И тут я вижу мужчину, стоящего позади нее в дверном проеме кухни. Один взгляд на его сделанный на заказ костюм и улучшенную хирургическим путем внешность сообщает мне о том, что он из Капитолия. Что-то здесь не так.
— Это больше было похоже на катание на коньках. Там действительно становится очень скользко.
— Кое-кто здесь хочет увидеть тебя, — говорит мама. Ее лицо очень бледно и я могу слышать в ее голосе беспокойство, которое она старается скрыть.
— Мне казалось, они не должны были прийти до полудня. — Я делаю вид, что не замечаю ее состояния.