Голос Флинн прозвучал резче, чем ей хотелось:
– Вещи Йонте – это не хлам. – Не выпуская из рук побрякивающих фишек, она откинулась на спинку кресла.
Ей ужасно не хватало брата – его авторитета, его непринуждённости и остроумия. Ей не хватало его потому, что для неё он олицетворял собой родной дом. Даже Всемирный экспресс представлялся без него несовершенным. Его былое присутствие как призрак бродило по сине-зелёным вагонам и в душе Флинн. Где же он сейчас?
– В последнем письме я пообещала маме найти Йонте, – сказала она Пегс и Касиму. – Пока мне попались только две его рубашки и старый билет. А теперь вот ещё фишка. Но этого же мало! Что нам делать?
Касим обеспокоенно взглянул на Пегс. Флинн на секунду почувствовала себя больной, состояние которой вызывает опасения. Почему-то её это очень рассердило.
– Экспресс – как ковёр, сотканный из тайн, – поучительно изрекла Пегс. – Мы потеребили его с краю, и теперь остаётся лишь ждать, что он на наших глазах начнёт распускаться.
Флинн мрачно посмотрела на неё.
– И когда именно это произойдёт? – нетерпеливо спросила она. Она не ощущала в себе и половины той уверенности, с какой говорила Пегс.
Над друзьями нависло её тяжёлое молчание, и означало оно только одно: «Поможете вы мне или нет, но я найду Йонте, пусть даже это единственное, что мне удастся сделать в жизни».
Вечер выдался студёным, стемнело рано, да ещё и холодный дождь ливанул. Тусклого света наружных фонарей не хватало, чтобы как следует осветить соединительные мостики между вагонами. Между библиотекой и чайным баром, пользуясь полумраком, ворковала парочка семнадцатилетних павлинов. Флинн не представляла, как эти двое выдерживают на таком зябком дымном ветру. Сама она была счастлива, когда вместе с Пегс и Касимом наконец дошла до столовой, где было тепло и пахло салом и квашеной капустой.
– Пахнет капустой, – наморщив нос, определила Пегс.
Флинн принюхалась. Да, и обычной капустой тоже. Но ей было бы всё равно, даже если бы пахло грязными носками. Потому что столовую словно преобразили: в хрустальных канделябрах сверкали электрические лампочки, окна сияли золотым и белым светом, и во всём вагоне царила атмосфера раннего утра в Брошенпустеле: когда кажется, что всё ещё возможно.
– С ума сойти! – выдохнула Флинн. Столовая всегда казалась ей волшебной, но сегодня она не сомневалась, что сияние, исходящее от поезда, достигает звёзд. Тёмное вечернее небо стояло за панорамным остеклением словно незваный гость.
– Ого, Флинн, похоже, Даниэль захотел повторить для тебя приветственную церемонию, – предположил Касим, когда троица подошла к буфету, чтобы наполнить тарелки хлебом и польским бигосом.
Пегс задохнулась от восторга.
– Правда?! – возбуждённо воскликнула она. – Об этом я обязательно должна…
– …написать родителям – кому же ещё! – закатив глаза, закончил за неё Касим. – Хафельман, твои родители учились в этом поезде больше двадцати лет назад. Их фотографий нет среди выпускников.
Флинн задумалась. Ей и правда ни в одном из спальных вагонов не попадались фотографии родителей Пегс.
– Потому что для всех выпускников недостаточно места, – сухо возразила Пегс. Она говорила своим обычным тоном эксперта по Всемирному экспрессу, в котором слышались нотки всегдашней уверенности: она с детских лет была посвящена в тайны Всемирного экспресса, её родители оба были павлинами, и поэтому её имя, само собой, неразрывно связано с поездом. Флинн это иногда жутко раздражало.
Пегс шлёпнула себе в тарелку крошечную кляксу бигоса.
– Ты просто завидуешь, – сказала она Касиму.
По тому, как окаменело его лицо, Флинн поняла, что Пегс права.
– Лучше бы Даниэль ничего не устраивал, – тихо сказала она. – Ну, вы понимаете – официального приветствия и всякого такого. Мне стыдно. – Ей хотелось быть на общих правах со всеми павлинами. Просто быть среди них.
Флинн, Пегс и Касим, наполнив тарелки, прошли вдоль столиков на своё обычное место в конце вагона. На одном из поворотов пол поплыл у Флинн из-под ног, но она, проворно шагнув в сторону, удержала равновесие.
– Хорошо ещё, что нет Гарабины, – пробормотала она. Та наверняка бы высмеяла её клетчатую рубашку и широкие джинсы. – Если бы я знала, какой сегодня особенный вечер – надела бы одну из новых форменных рубашек.
Флинн опустилась на мягкое сиденье рядом с друзьями. Лампы в хрустале слепили ей глаза. Она задумчиво спрятала ноги под длинную тяжёлую скатерть.
– По субботам форму никто не надевает, – возразил Касим и взял графин с водой, в котором, мерцая, преломлялся свет хрустальных светильников. – И вообще, в наш первый школьный день мы тоже были без формы.
– Ты был без формы, – резко поправила его Пегс. Свои светлые форменные брюки она перешила в прилегающие короткие брючки гольф и надела к ним носки в ярко-жёлтую полоску. С бренчащими браслетами на белых запястьях она казалась отливающим разными цветами природным алмазом, который каждый день сам себе придаёт новую огранку.
Краем глаза Флинн заметила, что свет мигнул, и это привело её в замешательство, но, когда она подняла глаза от тарелки, хрустальные светильники сияли так же ярко и безупречно, как и раньше.
В другом конце столовой Даниэль покашливанием попросил внимания. В вагоне затих даже шёпот.
– Мы должны гордиться, что к нам присоединились три новых попутчика, – сказал он, поднимаясь с места, чтобы его хорошо видели ученики и в другом конце вагона. – Во-первых, доктор Бентли из Канады, который в эту минуту заботится о вашей соученице Гарабине Бласко-Диас.
По вагону прокатился шёпот. Седовласый доктор Бентли сел в поезд ночью, чтобы заняться лечением Гарабины. Флинн поймала взгляд Касима. Она знала, о чём он думает: было бы неплохо, если бы Гарабина ещё немного полежала в отключке.
Раздались вежливые аплодисменты в честь отсутствующего доктора.
Даниэль повернулся к коренастой тётке-охотнице, сидевшей за одним из столиков для сотрудников между Кёрли и преподавателем боевых искусств синьором Гарда-Фиоре. На голове у неё, как и утром при посадке в поезд, сидела шляпа-сафари, но бежевую куртку она сменила на воздушное светлое одеяние. У её мощных ног притулилась тонкая прогулочная тросточка.
– Следующей я приветствую Герлинду Штейнман из Южной Африки! – торжественно воскликнул Даниэль, дав павлинам сигнал к новым аплодисментам. – Миссис Штейнман некоторое… ну да, некоторое время будет преподавать героизм.
По вагону снова пролетел шёпот, сопровождающийся миганием света. Флинн с беспокойством огляделась. Так сильно не мигал даже дежурный свет, включавшийся по ночам.
Рядом с ней раздражённо застонала Пегс:
– Что, правда?! Ну почему Даниэль не подберёт какую-нибудь приличную учительницу по героизму! – причитала она, загибая пальцы с покрытыми разноцветным лаком ногтями. – Сперва мадам Флорет, которую больше интересовали техника и магия, чем победы и легенды, а теперь вот эта охотница с поехавшей крышей, у которой в голове только одна Флинн…
Так и было. Миссис Штейнман таращилась на них через весь вагон, словно Флинн была газелью, которую она собиралась уложить выстрелом.
– Даниэль! – рявкнула она, и её голос эхом отскочил от стеклянных стен. – Тот парень в конце и есть тигрик, которого вы мне обещали?
Флинн по-прежнему не понимала смысла слов тётки-охотницы, но внезапно опять почувствовала себя тем, чем была всегда: каким-то инородным телом. Все взгляды устремились на неё. Шёпот стал громче. Хрустальные светильники мигали всё сильнее. По столовой незаметно расползалось волнение. Флинн даже зазнобило от беспокойства.
Стоящий посреди вагона Даниэль казался смотрителем маяка, который знает, что шторма не избежать. Хлопнув в ладоши, он подчёркнуто радостно воскликнул: