– Я долго странствовал, – коротко начал я, поскольку он был не из тех, кому бы я стал излагать подробности своих недавних жутких мытарств, – и в одном из происшествий лишился кое-каких предметов одежды. Продадите мне костюм? Мне любой подойдет – я не очень разборчив.
Старик вытащил трубку изо рта.
– Вы не боитесь холеры? – спросил он.
– Я только что от нее оправился, – холодно ответил я.
Он внимательно оглядел меня с ног до головы и разразился негромким булькающим смехом.
– Ха-ха! – пробормотал он то ли про себя, то ли обращаясь ко мне. – Хорош красавец! Вот он какой, вроде меня – не боится, не боится! Мы не трусы. Мы не виним святых угодников за то, что они насылают холеру. Ах, холера! Обожаю ее! Я скупаю всю одежду, снятую с покойников, которую только можно раздобыть, – мертвецы всегда прекрасно одеты. И никогда эту одежду не чищу, сразу же ее продаю – да-да! А почему бы и нет? Люди должны умирать – чем раньше, тем лучше! Я помогаю Господу как могу. – И старый богохульник истово перекрестился.
Я с отвращением смотрел на него с высоты своего роста. Он вызывал у меня такое же омерзение, какое я чувствовал, когда неизвестная тварь вцепилась мне в шею, пока я спал в склепе.
– Так как? – грубовато спросил я. – Вы продадите мне костюм или нет?
– Да, да!
Он тяжело поднялся со своего места. Росту он был совсем небольшого, к тому же так сгорбился от времени и немощи, что больше походил на изогнутую ветвь, нежели на человека, когда, прихрамывая, вошел впереди меня в темную лавку.
– Заходите, проходите! Выбирайте, тут много всего на любой вкус. Вот, не угодно ли взглянуть? Перед вами одежда настоящего джентльмена, да! Прекрасная ткань, прочная шерсть! Английской выделки! Да-да! И носил этот костюм англичанин, такой крупный, сильный милорд, который пил пиво и бренди, как воду. А уж богатый, о небо, какой богатый! Но его унесла холера, он умер, проклиная Бога, и храбро требовал еще бренди. Ха-ха! Прекрасная смерть, великолепная смерть! Хозяин, сдававший ему жилье, продал мне его одежду за три франка – один, два, три, – но вы должны заплатить мне шесть. Справедливый прибыток, так ведь? Ведь я стар и беден. Надо же мне на что-то жить.
Я отшвырнул твидовый костюм, которым он передо мной тряс.
– Нет, – заявил я, – холеры я не боюсь, но найдите мне что-нибудь получше, чем бросовая одежонка пропитанного бренди англичанина. Я уж скорее надену разноцветный костюм карнавального шута.
Старый торговец разразился исторгшимся из его глотки лязгающим смехом, напоминавшим грохот камней в оловянном котелке.
– Хорошо, хорошо! – прокаркал он. – Вот это мне нравится, очень по душе! Ты хоть и стар, но весел. Это мне по сердцу. Всегда нужно смеяться. А почему бы и нет? Смерть смеется, никогда не встретишь грустный череп, она всегда смеется!
Тут он запустил свои длинные худые пальцы в большой ящик, доверху наполненный разномастным тряпьем, безостановочно бормоча себе под нос. Я молча стоял рядом и размышлял над его словами. «Ты хоть и стар, но весел». Что он имел в виду, называя меня старым? Он, наверное, слепой, подумал я, или же на старости лет выжил из ума.
Старик вдруг поднял взгляд.
– Если говорить о холере, – произнес он, – то она не всегда поступает мудро. Вот вчера она совершила глупость – страшную глупость. Она унесла одного из богатейших людей в округе, да еще и молодого, сильного и смелого – похоже, он вообще не собирался умирать. Холера прихватила его утром, а не успело сесть солнце, как его заколотили в гроб и поместили в большой семейный склеп. Холодное жилище, и меблировано куда хуже, чем его мраморная вилла вон там, на холме. Услышав эту новость, я заявил Святой Деве, что она злодейка. О да! Я упрекнул ее во весь голос: она же женщина, да к тому же капризная, и хороший выговор урезонил бы ее. Сами посудите! Я друг Господу и холере, но оба они сделали глупость, прибрав графа Романи.
Я вздрогнул, но быстро взял себя в руки и принял равнодушный вид.
– И в самом деле! – беспечно отозвался я. – Однако скажите, кто он был такой, чтобы не заслужить такой же смерти, что и остальные?
Старик немного выпрямился и впился в меня пристальным взглядом своих черных глаз.
– Кто он был такой?! Кто он был такой?! – визгливо вскричал он. – Ах, он! Сразу видно, что вы ничего не знаете о Неаполе. Вы не слышали о богаче Романи? Так знайте, я хотел бы, чтобы он жил. Он был умен и смел, но я не от этого ему завидую, нет. Он был добр к беднякам, сотни франков жертвовал на благотворительность. Я частенько его видел и видел его свадьбу. – И тут его иссохшее лицо исказилось невероятной злобой. – Фу! Ненавижу его жену – нежную и изящную, словно белая змея! Я смотрел на них обоих, стоя на углу, когда они проезжали в своей роскошной карете, и гадал, чем все это кончится, кто из них одержит победу. Мне хотелось, чтобы победил он, я бы помог ему ее убить, да! Но святые на сей раз ошиблись, ибо он умер, а эта ведьма получила все. О да! На этот раз Бог и холера совершили глупость.
Я слушал старого негодника с нарастающим отвращением и в то же время с некоторым любопытством. «С чего бы ему ненавидеть мою жену? – подумал я. – Разве только он и впрямь ненавидит молодость и красоту», – что, скорее всего, так и было. А если он видел меня так часто, как утверждает, то наверняка должен знать меня в лицо. Отчего же он теперь не узнал меня? Развивая эту мысль, я спросил:
– А каков он был из себя, этот граф Романи? Вы говорите, что он был симпатичным. А был ли он высоким или низким, брюнетом или блондином?
Откинув со лба непокорную седую прядь, старьевщик протянул вперед пожелтевшую, похожую на клешню руку, словно указывая на какое-то далекое видение.
– Красавец! – воскликнул он. – Смотреть на него – одно загляденье! Стройный, прямо как вы! И такой же высокий! И широкоплечий! Но глаза у вас запавшие и тусклые, а у него были огромные и сверкающие. У вас лицо бледное и осунувшееся, а у него оно было смуглое, круглое и пышущее здоровьем. Волосы у него были черные и блестящие, черные как смоль, а у вас, друг мой, – белее снега.
При его последних словах я в ужасе отшатнулся, словно от удара током! Неужели я так изменился? Возможно ли, чтобы ужасы одной проведенной в склепе ночи оставили на мне столь жуткий отпечаток? У меня белые волосы? У меня? Я ушам своим не верил. Если это так, возможно, Нина меня не узнает или даже придет в ужас от моего вида. Сам Гвидо может засомневаться, я ли перед ним. Хотя в этом случае мне нетрудно будет доказать, что я действительно Фабио Романи, – даже если придется показать склеп и свой взломанный гроб. Пока я прокручивал все эти мысли у себя в голове, старик продолжал бормотать:
– Ах, да, да! Он был прекрасным человеком, к тому же сильным. Я всегда восхищался его силой. Он мог сжать нежную шейку своей женушки большим и указательным пальцами и свернуть ее – вот так! Тогда бы она перестала ему врать. Мне хотелось, чтобы он это сделал, и я этого ждал. И, разумеется, он бы так и поступил, если бы остался жить. Вот почему мне жаль, что он умер.
Чудовищным усилием воли я взял себя в руки и постарался говорить со старым негодяем спокойно.
– А почему вы так ненавидите графиню Романи? – сурово спросил я. – Она сделала вам что-то плохое?
Он выпрямился, насколько смог, и посмотрел мне прямо в глаза.
– Слушайте, вы! – ответил он, растянув губы в злобной ухмылке. – Я вам расскажу, почему я ее ненавижу, да, расскажу, потому что вы мужчина, и мужчина сильный. Сильные мужчины мне по нраву – их иногда дурят женщины, это верно, – но потом они могут отомстить. Когда-то я тоже был сильным. А вы хоть и старый, но любите хорошую шутку, так что все поймете. Графиня Романи не сделала мне ничего плохого. Лишь однажды надо мной посмеялась. Это произошло, когда ее лошади сбили меня на улице. Я больно ударился, но увидел, как раздвинулись ее красные губы, обнажив сверкнувшие белоснежные зубки. У нее детская улыбка – любой вам скажет – и такая невинная! Меня подняли, ее карета покатила дальше. Мужа с ней не было – он бы повел себя по-другому. Но это не имеет значения, говорю вам: она рассмеялась, и тут я сразу заметил сходство.