Когда они спали, они были телом семьи. Так они думали о себе, когда были вместе: одно тело, которое живет и дышит.
Тела прижаты друг к другу и переплетены: изгиб живота прижимается к пояснице, нога закинута на бедро, холодные пальцы ног греются в изгибе локтя.
Когда солнце спрятало лицо, все были уставшими от работы, которую принесла весна. На этот раз не было ночных теневых историй, разговоров или смеха, но когда они все улеглись, Сын, ее старший брат, оглушительно пукнул. Сила этого звука могла бы расколоть бревно. Струк в ответ звонко шлепнул губами по тыльной стороне ладони. Крюк издал смешок, всего один, а Дочь улыбнулась, но на большее ее не хватило из-за усталости. Большая Мать сказала:
– Хм.
И в хижине стало тихо; только тяжелое медленное дыхание.
В самой глубине груды тел лежали Дочь и Дикий Кот. Дочь обычно крепко спала, но в ту ночь проснулась слишком рано и вытянула затекшую руку из-под большого кота. С вечера Большая Мать выгнала его на край гнезда. Наглый кот ждал и, как только услышал свист, с которым воздух равномерно выходил из крупного носа Большой Матери, вполз обратно. Дикий Кот был серым, с заостренными черными кончиками на ушах. Он был ширококостным, крепким, его тело покрывала густая поросль меха. Хвост по всей длине был украшен черными колечками. Он мурлыкнул – звук, к которому он успел приучить Дочь, – и полез к ней обниматься.
Он потерся об нее головой и ушами, и она тихонько мурлыкнула в ответ. Они были добрыми друзьями, к тому же Дикий Кот был самой мягкой вещью, какую она только встречала.
Дочь подцепила ногтем блоху, которая пыталась сбежать из ее подмышки. Еще сонными пальцами она провела по коже, пытаясь стряхнуть насекомое. Движение, тихое ворчание – она промахнулась. Мгновение спустя толстый палец прижался к ее спине. Скользнул по лопатке и толкнул. Это был ее брат Сын, она это поняла по ощущению загрубелой кожи его пальца. Щипок, щелчок – и насекомое хрустнуло на его зубах. Дочь не сказала спасибо. Зачем? Всю жизнь и она ловила блох или вшей на Сыне. Слова могут быть пустыми. А ответный жест исполнен смысла.
И вновь стало тихо. Дочь вздохнула, откинулась назад и снова стала частью клубка тел. Защитный слой костей и мышц слился воедино. Контуры их тел растворились в тепле. Густые ресницы легли на щеки, дыхание замедлилось, длинные руки и ноги стали невесомыми.
Когда одному снился сон, в головах остальных мелькали те же картины, и неважно, помнили ли они их наутро. Сон соединял не только их тела, но и сознание.
Семья лежала вповалку на двух толстых, растянутых зубриных шкурах. Под шкурами находилось ложе из свежих сосновых веток, перекрещенных, чтобы можно было поднять гнездо с холодного земляного пола. Дочь и Струк только вчера поменяли ветки, поэтому воздух был тяжелым от запаха сосны. Тела были укрыты шкурами, обработанными и пережеванными до мягкости.
Сверху они набросили слой меха, чтобы семья чувствовала себя уютно. Гнездо лежало внутри хижины, скрытой в склоне гранитной скалы, – тщательно выбранное место на уступе, над которым вздымалась отвесная скала, а вниз шел резкий уклон. Чтобы добраться до хижины, нужно было пройти по узкой тропе. Не очень удобно, зато хищному зверю не подобраться.
Ложась спать, семья представляла себе, будто вползает в брюхо зубра. По форме хижина и вправду напоминала зубра, из тех, которых они ели.
Задняя часть была низкой и тесной, чтобы держать тепло. Передняя – более укрепленной, с опорами-рогами, всегда настороже. Длинная ветка дерева образовала позвоночник строения. С одного конца она была подперта раздвоенным суком и обмотана шнуром, сделанным из полос кедровой заболони. Когда эти основные опоры были подняты, они уложили на центральную ветвь длинные палки, как ребра. Ветки потолще были закреплены камнями спереди и сзади – как будто ноги для устойчивости. Первая кожа, обработанная мозговым жиром, была натянута на каркас так туго, что вибрировала. Этот скелет был проложен сухими сосновыми сучьями, словно толстым слоем жира. Внешнюю часть составляли необработанные шкуры – плотный мех со спин двух старых зубров-самцов, наброшенный сверху и привязанный обработанными сухожилиями.
Внутри хижины, нагретой телами, было уютно. Сила животных оставалась в их отдельных частях и давала семье особую защиту. На земле, где полно опасности, любая защита драгоценна. А то, что было приятно телу, тешило и душу.
Находясь в хижине, Дочь обычно бормотала про себя одно слово: «Тепло». Ей очень нравилось это чувство единения со столькими бьющимися сердцами, слушающими ушами и со всеми этими глазами, зорко следившими, чтобы ни к одному из тел не подкралось ничто чужое.
Именно так ее кровь распространяла тепло на тела, которые она любила.
Именно благодаря этому она жила.
И намного позже, когда семья исчезла, а Дочь осталась одна, тепло было единственным, что она помнила о той ночи. И она будет давать волю своей тоске в одиноком стоне: «Тепло».
2
В то утро, выглянув из хижины, Дочь почувствовала запах приближающейся весны. Это был первый день охоты, и земля ожила. Солнце трудилось изо всех сил, чтобы очистить землю от зимнего льда. Когда это произошло, стало ясно, как изголодалась земля. Такой же голод жил в животах всех бродивших по лощине зверей. Дочь смотрела на беспокойно качающиеся деревья внизу. Они чувствовали вибрации от рычащих брюх сквозь почву вокруг корней. Холодный воздух цеплялся за сосновые иголки, и каждая прорастающая шишка на конце каждой ветви дрожала в ожидании. Земля неловко ворочалась, освобождаясь от остатков ледяных оков. Одним весна принесла жизнь, а другим – смерть.
Внизу склона Большая Мать ворошила угли в очаге, чтобы разбудить утренний огонь. На старухе были зубриные рога, закрепленные в мягкой шкуре и привязанные к ее голове. Два рога торчали как раз на том месте, где ее низкий лоб переходил в густой волосяной покров. Любой зверь с первого же взгляда мог сказать, что Большая Мать здесь главная. Она была старухой, это значило, что в ее памяти хранилось уже больше тридцати весен. Она потеряла им счет, но ее белесые глаза еще хорошо различали очертания, свет и движение. Ее нос еще мог уловить запах свежего зеленого побега за сотню шагов.
Как глава семьи, Большая Мать всегда решала, на какого зверя в какой день они будут охотиться. Хотя для нее дни охоты закончились, она все равно отправлялась на зубриный брод вместе со всей семьей. В это весеннее время.
Дочь не рискнула бы оставить Большую Мать или других более слабых членов семьи в одиночестве. Недавно к очагу притащился молодой леопард. Он был новичком на их земле, и у него не было своего дома. В прежние времена семья бы без труда прогнала его, но этой весной они были как никогда малочисленны. Они не отважились провоцировать леопарда. И он получил свой кусок мяса.
Когда Сын, брат Дочери, подошел к огню, Большая Мать рассмеялась. Дочь сразу поняла почему. У Сына часто бывала эрекция, и, поскольку одежда висела на нем свободно, было видно, что и этим утром это случилось. Большая Мать смеялась от радости, так как стоящий пенис говорил о хорошем здоровье. А это было счастьем.
К тому времени тело Большой Матери растеряло многое, но улыбка осталась.
Ее смех прозвучал как резкое кудахтанье, и стало видно, что у нее почти нет зубов – осталось только несколько верхних задних слева да два резца справа.
Смеясь, старуха прижала ладонь к щеке, и Дочь знала: ей хотелось бы, чтобы оставшиеся зубы тоже попадали в грязь. Из-за боли она чувствовала себя сухостоем.
Завиток седых волосков торчал из ее подбородка, плоские груди гордо ниспадали на живот. На толстой коже лица виднелся след от слезы. Большая Мать полагала, что мера жизни может определяться такой мелочью, как число морщин, по которым видно, сколько раз телу довелось смеяться, а сколько хмуриться. Поэтому Дочь знала: старуха смеялась часто.