– У тебя было так, что ты за кем-то гонишься, цирк какой-то устраиваешь?
– Нет, не было. Но ведь Дилан умирал у меня на руках, и да, было очень тяжело, но я с сыном так вот простилась. А ты не смогла проститься. Так что с тобой естественные вещи происходят. Нет ничего странного в том, что тебе мерещатся дорогие тебе люди, которых больше нет. Ты такое пережила – было бы странно, если бы не виделись.
Киваю, вытирая рукой щёки.
– Спасибо тебе. И прости, не хотела на тебя всё это вываливать.
– Что ты, хорошо, что рассказала. И что мне подумала позвонить…
– Я поеду тогда.
– Может, потом, когда в голове всё уляжется, позвонишь и мы это всё толком обсудим?
– Позвоню, ладно. Спасибо, Шелли.
Нет, я видела не тебя. Ты умер. Прочно схватившись за эту мысль, я выезжаю с парковки и еду домой.
Вечером мы с Джейми играли в настолку, ели спагетти болоньезе под тихий шепот радио. Может, я и не вскакивала танцевать под любую попсу, как раньше, но уже что-то. А учитывая события в супермаркете, можно собой гордиться.
Когда целовала Джейми на ночь, попросила у него прощения, что наорала за разлитое молоко.
– Всё обязательно наладится.
Я сказала ему это с чувством. С искренней верой в то, что говорю.
Это Шелли меня ободрила? Даже не столько утешив – поняв. Дав мне почувствовать, что меня понимают, как раньше ты. Или дело было в Джейми? В злой вине, что срываюсь на него, а он привык и даже не замечает? Или, может быть, таблетки заработали? Всё вместе, наверное, в совокупности. А в результате мне стало легче. Не отлично, не хорошо – легче.
Конечно, я ещё не знала тогда, что толку никакого. Наступила пятница, к нам заявилась Дениз с твоей работы, и что я приняла эти таблетки, что я планы настроила – всё коту под хвост. Снова я оказалась на дне отчаяния.
Глава 12
Пятница, 23 февраля – до дня рождения Джейми 44 дня
Сегодня в воздухе почудился первый отзвук весны. Ветер, веющий по полям вдоль дороги от школы, уже не так колюч, да и солнце уже не спешит садиться. Не сразу поэтому я замечаю, что на кухне воцарились сумерки, что свет сдался тени, и Джейми по ту сторону обеденного стола почти не видно. Встаю, щёлкаю выключателем, щурюсь от внезапно яркого света. Джейми, кажется, и не замечает, что что-то изменилось.
– Не хочешь кушать? – спрашиваю я, бросая взгляд на его тарелку.
Он отрицательно качает головой.
Я, как обычно, наготовила чересчур много пасты. Забыла, что она сильно разбухает. Мы едим-едим, а дна тарелок не видно. Потому что есть для нас теперь – значит осуществлять процесс поглощения пищи. Мы едим, чтобы не умереть. Ни у соуса, ни у фарша нет вкуса, каждый кусок щедро приправлен горем. Джейми, мне кажется, то же чувствует. Не помню, когда в последний раз он съел больше двух ложек.
– Ладно, тогда в туалет, чистить зубы и книжку на ночь, – хлопаю я в ладоши, будто всё у нас как обычно, будто кто-то в это верит.
Джейми как сидел, так и сидит, голову опустил, уставился на руки. В глазах слёзы, губы дрожат. Ему так горько, что мне почти физически больно. Как хотелось бы забрать его горе себе, закрыть его, как щитом.
– Я тоже по папе скучаю, – шепчу я.
Расскажи ему что-нибудь, Тесси.
На какое-то время задумываюсь.
– А помнишь, мы тебя в Лондон возили, на акул в аквариуме смотреть? – спрашиваю я. – Тебе было четыре годика. Летом дело было, перед тем как ты в садик пошёл. Мы с тобой покатались на железной дороге, такой день был особенный. И на двухъярусном автобусе проехались, – улыбаюсь. – Мы поднимались по лесенке, а он поехал, а ты ещё так хотел впереди сидеть, даже попросил папу, чтобы он уговорил других пассажиров поменяться местами. И мы поехали… в… – Не могу больше ни сказать, ни вспомнить: на подъезде к дому скрипит гравий. Это уже не шаги, это кто-то приехал на машине. Следом хлопает дверца, этот звук ни с чем не спутаешь.
Джейми поднимает голову, в глазах уже не слёзы, а ужас.
Как долго, Марк, мы боролись с его застенчивостью. На драмкружок этот его записали, который он терпеть не мог, чтобы поувереннее стал.
Не стал.
Но что-то у него получалось, правда? Помнишь, на Рождество перед всей школой, перед всеми другими родителями стишок прочитал? Его ещё директриса Банбридж отметила золотой звездочкой.
Как такое забудешь, ты рядом сидела, рыдала.
Я сыном гордилась, что такого? В той старой школе он бы ни за что ничего читать не стал.
А я тебе говорил, не зря переехали.
Переехали, да теперь толку-то. Джейми стал ещё застенчивее, чем раньше, а у меня сердце кровью обливается его ещё как-то дополнительно мучить.
– Давай, беги наверх, начинай читать, а я посмотрю, кто к нам пришёл.
В дверь легонько стучат, и Джейми бросается наверх. Раз – и след простыл. А я включаю свет в прихожей, тяну дверь на себя.
– Здравствуйте, – говорю я женщине на пороге дома.
– Привет, Тесс, – здоровается в ответ она. – Не знаю, помните ли вы меня. Меня зовут Дениз. Я личный помощник в отделе продаж. Я работала с Марком.
Мне кажется, я её где-то видела. И только когда она уже заходит в дом, среди бесконечной вереницы лиц на похоронах вспоминается и её лицо.
Наверху скрипит пол, в ванной зашипел кран.
– Я мимо проезжала, вот и решила заехать, проведать вас, – рассказывает гостья.
– Да? Спасибо, – только и получается придумать. Закрываю дверь, с трудом улыбаюсь этой женщине в элегантном сером костюме, которая стоит теперь со мной в прихожей. – Проходите, – говорю я ей.
Дениз высокая. Она хоть и не на каблуках, а всё равно приходится ей наклонить каштановолосую голову, чтобы не удариться о выступающие деревянные балки по пути на кухню. Лицо у неё круглое, макияж густой, контурированный, но всё равно видно, что улыбаться ей нелегко.
– Вы извините, что я так без приглашения, – говорит она, уставясь на наши тарелки с ужина. Может, она, как Йен, помешана на чистоте?
– Ничего, с ужином мы уже расправились, – бормочу, убирая тарелки со стола и ставя их у раковины.
Ей, наверное, надо бы сесть предложить. Но она стоит как стояла. «Что же тебе от меня нужно?» – хочу я спросить. Не проведать же правда приехала. Но как ни кручу вопрос в голове, всё равно выходит грубовато.
– Марк о вас с Джейми только и говорил, – выпаливает она. – Он сыном так… гордился.
– Да?
Гордился, Марк? Тебя же всё время так беспокоило, что и успевает Джейми не очень, и застенчивый, и рвения маловато. Мы же отчасти поэтому и переехали. Потому что школа деревенская, в классе учеников меньше. Джейми не так отвлекаться будет. «Школа как будто частная, а платить не придётся» – вот что ты говорил, убеждая меня переехать.
И тут вдруг я замечаю – узнаю – этот взгляд. Даже чувствую: от Дениз веет, нет, несёт осознанием собственной вины.
Дениз пришла не проведать, она пришла сознаться.
Господи. А что, если это что-то ужасное про тебя, чего бы лучше мне не знать?
Тесси, прекращай.
Не могу.
Смотрю на Дениз, на её лицо – виноватое и грустное. В голове рой вопросов. Хочется спросить, зачем она пришла. Кто ещё тогда погиб. Кого из компании посадили рядом с тобой. Или что же у тебя был за таинственный проект, о котором ты мне не рассказывал. Но Дениз не даёт мне спросить.
Она открывает рот что-то сказать, но не может. В глазах у неё блестят слёзы, и от этого у меня по спине бегут мурашки.
Закрываю дверь кухни, прислоняясь спиной и всем весом давя на неё, чтобы захлопнулась. Дениз пусть говорит, что хочет, но Джейми этого слушать не будет. Я бы и сама не слушала, во мне вообще какое-то первобытное желание просто закрыть уши и кричать, кричать, пока след её не простынет. Но вместо этого я поворачиваюсь к непрошеной гостье спиной, включаю чайник.
– Может, чаю? – шёпотом предлагаю я.
Рукой тянусь к холодильнику, достать молока. Магнитик с фотографией Джейми снова отвалился, видимо, когда бутылка молока разбилась, под холодильник упал.
– Нет, Тесс, спасибо. Я ненадолго. Хотела… хотела на похоронах сказать, но момента нужного не находилось.