– Т-ты не б-бойся. У нас там все девочки очень хорошие. Никто т-тебя не обидит.
Аня вытаращила глаза. Она не знала, что поразило ее больше – такая доброжелательность или то, что у женщины не было переднего зуба.
– Спасибо большое, я не боюсь, – пробормотала Аня.
– Не бойся! – тут же очень громко повторила джинсовая и, глядя куда-то вбок от Ани, тоже по-детски счастливо улыбнулась.
У нее не хватало трех зубов.
– Пойдемте в камеру, девочки, – сказала полицейская.
Услышав ее голос, полуголая тут же изобразила на лице смертельное недовольство, однако развернулась и молча направилась к двери. Джинсовая не двинулась с места, продолжая счастливо улыбаться.
– Пойдем, дура, – прошипела первая и дернула арестантку за рукав. Та покачнулась, едва не потеряв равновесие, но послушно пошлепала следом. Улыбка все это время не сходила с ее лица.
– А сколько всего человек в женской камере? – после короткого молчания спросила Аня, глядя на дверь, за которой скрылись женщины.
– Пятеро, – сказал толстощекий мент. Он убрал Анины ценные вещи в полосатый мешочек с оттиснутой на нем цифрой “37” и только после этого поднял глаза. Что-то в лице Ани заставило мента сжалиться, потому что он добавил: – Да они нормальные все. Не наркоманки, не уголовницы.
После встречи с будущими соседками Анина решимость оказаться в камере заметно поугасла, но тут, как назло, ее и закончили оформлять. Прижав к груди пакет с разрешенными вещами, она двинулась к выходу из дежурной части. Дорогу показывал совсем юный мальчик-полицейский с торжественным и серьезным лицом.
За дверью, ведущей в недра спецприемника, обнаружилась вторая, а за ней – коридор, выкрашенный зеленоватой краской. Окон здесь не было, только пронзительно-белые лампочки на потолке. Ане казалось, что она ступает по затонувшему кораблю, лежащему на морском дне. По обеим сторонам коридора располагались железные двери, каждая в бахроме щеколд и замков. У дверей к стене были приделаны странные сооружения – одинаковые метровые трубы с широкими открытыми раструбами. Аня на ходу заглянула в одну такую трубу, но ничего не увидела – внутри была темнота.
– А что это? – спросила она у мальчика.
– Вам знать не положено, – сурово ответил он.
Женская камера была одна и находилась ровно посередине коридора под номером три.
– Стойте здесь, – сказал ей мальчик и принялся перебирать ключи в связке.
Ключи были такими огромными, что выглядели бутафорскими. Казалось невероятным, что ими открывают настоящие замки, а не используют в качестве реквизита в школьных спектаклях. Выбрав ключ, мальчик сначала посмотрел через глазок внутрь камеры, потом сурово – на Аню и наконец со скрежетом открыл перед ней дверь.
Аня приняла свой самый независимый вид, выпрямилась, набрала в грудь побольше воздуха… и тут же закашлялась. Из камеры клубами валил табачный дым. В глазах сразу защипало. Эффектный заход оказался безнадежно испорчен, но деваться уже было некуда. Моргая, кашляя и стискивая пакет с вещами, Аня наугад шагнула в полутьму. Дверь за ней тотчас захлопнулась, и наступила тишина.
Ане потребовалось несколько секунд, чтобы привыкнуть к дыму. Разлепив наконец веки, она быстро огляделась – и тут увидела их.
Несколько женщин сидели в глубине комнаты и смотрели на Аню. Свет из окна широкими пластами падал им на плечи и лбы, отчего они казались не живыми людьми, а статуями, вырубленными из камня. Они молчали и были неподвижны, и Ане вдруг показалось, что они в самом деле не люди, а идолы, которых рассадили по кроватям. Камера тонула в дыму, и очертания идолов казались смазанными, как будто она смотрела на них сквозь запотевшее стекло. Секунды шли одна за другой, но каменные истуканы не шевелились. Аня почувствовала, как внутри у нее все холодеет.
– Ну, рассказывай, как зовут, сколько дали, – сказал ближайший идол, и морок рассеялся.
Женщины будто ожили. Та, что задала вопрос, затянулась сигаретой, которую она, как теперь заметила Аня, все время держала в руке. Дым от сигареты лентой тянулся в потолок. Все арестантки одновременно зашевелились, кто-то кашлянул, кто-то переменил позу. Они были совершенно обычными людьми, и Аня ощутила легкий укол стыда от того, что чуть было не поддалась панике. Женщины бесцеремонно разглядывали Аню, и от их живых любопытных глаз она сама словно оттаяла.
– Зовут Аня. Дали десять суток.
– О, нам всем почти так дали! – сказала девушка, курившая сигарету.
– Тоже за езду без прав небось?
– Нет, вообще-то за митинг.
– Моя подруга однажды ходила на митинг! – воскликнула другая девушка, и, переведя взгляд на нее, Аня на секунду оторопела: та была темнокожей. Это было так неожиданно, как будто часть Аниных фантазий о сериальных тюрьмах вдруг осуществилась.
– А-а… сюда можно сесть? – опомнившись, спросила Аня и показала на свободную кровать.
– Да садись, куда хочешь, – фыркнула девушка с сигаретой.
Камера была просторной и не такой уж мрачной, как Ане почудилось в первую секунду, – стены здесь, например, были выкрашены в нежный персиковый цвет, что не слишком-то вязалось с Аниными представлениями о подобных местах. Кроме того, тут играло какое-то музыкальное радио – оглядевшись, Аня поняла, что звук идет из углубления над дверью, закрытого решетчатым щитком. Пол был деревянный, из мебели – одна покосившаяся тумбочка в углу, заваленная коробками с чаем и печеньем, и четыре узкие двухъярусные кровати. Один угол комнаты отвели под “ванную” – стены там были облицованы плиткой, имелась раковина и небольшой закуток – очевидно, туалет. Закуток этот был высотой Ане по плечи, а на его куцей двери красовался тетрадный листок с надписью “Включи воду”.
– Хочешь ч-чаю? – гостеприимно спросила Аню полуголая, которая была понятой.
– Если можно.
Полуголая встала и начала рыться в груде одеял, лежавших на верхнем ярусе кровати. Аня заозиралась в поисках чайника, хотя его наличие в камере, куда ей запретили проносить точилку, было бы сюрпризом. Тем временем женщина извлекла из-под завалов запотевшую пластиковую бутылку, плеснула оттуда воды в стакан и кинула чайный пакетик.
– Меня з-зовут Наташа, – сказала она, протягивая Ане чай, и ободряюще улыбнулась. Чай был чуть теплый.
Аня пробормотала что-то благодарное и торопливо сделала глоток. Она подумала, что важно продемонстрировать энтузиазм, чтобы никого не обидеть – мало ли какие здесь порядки. Остальные женщины молчали и продолжали смотреть на нее. Аня робко спросила:
– А вас как зовут?
– Меня Катя, – сказала девушка с сигаретой, выдохнув дым. Она говорила вальяжно, почти неохотно, как будто давала понять, что ей неинтересно и она отвечает из вежливости. Взгляд у нее при этом был до того цепкий и колючий, что каждый раз, когда она смотрела на Аню, той становилось не по себе. Глаза у Кати были светло-голубые, почти прозрачные, и резко выделялись на лице. Из-за контраста между ее голосом и взглядом Аня ощущала смутное беспокойство. Ничего отталкивающего в Кате не было, но Аня предпочла бы держаться от нее подальше.
– Меня зовут Диана, – сказала чернокожая девушка. Она была высокой и монументальной, в черном платье-колоколе и с пружинистым пучком волос на макушке. Взяв у Кати из рук сигарету, она изящно затянулась и вернула ее.
– А за что вы сюда попали? – осторожно спросила Аня.
– Мы с ней, – Диана кивнула на Катю, – за вождение без прав. На десять суток. По отдельности, но в один день.
– А я м-мусора обматерила, – сообщила Наташа. Себе она тоже налила чай и уселась на кровать.
– За это тоже в спецприемник сажают? – удивилась Аня.
– Ну да. Мы стояли с м-мужем возле магазина, у него в руках б-была банка пива. Закрытая! Подошли мусора, распиваете, говорят, п-пройдемте. А я эти штучки хорошо знаю, напроходилась уже. Сказала, никуда мы с вами не пойдем. И п-пару ласковых. Ну меня и з-задержали, типа за неповиновение.