– Брат Николай, у нас нет времени на укрепление моего ума! И, помнится, я просил называть меня настоящим именем в отсутствие поблизости ваших знакомых.
Отец Николай, сухой и подтянутый, казавшийся выше из-за худобы монах с тонким прямым носом и проницательным взглядом, по-отечески улыбнулся.
– Что я помню – это изгнание вами демона из моей парижской хозяйки и наш последовавший за этим договор, закрепивший то, что во избежание неприятностей я называю вас Филимон Югге и вы не ведёте смущающих речей о месте, откуда прибыли. Также вы учите меня известным вам премудростям в нелёгком деле борьбы с демонами. В свою очередь я берусь душой и телом помогать вам в вашем деле, используя доступную мне мудрость святого Ордена доминиканцев, которому и достанется слава, буде такая случится. Последнее для меня важнее всего, и ради этого я согласен терпеть вашу юность и ребячливость, что не снимает с меня бремени учить вас и следить, чтобы вы не угодили в неприятность с властями. Так вот, имя, которое вы носите дома, здесь может принадлежать разве что пастушку, но никак не рыцарю веры, за которого вас принимают и коим вы, по сути, являетесь, хотя не устаёте это отрицать. Ваше настоящее имя вызовет здесь слишком много вопросов, мой юный друг!
Подобными лекциями заканчивались все попытки Филя отвоевать себе свободу в высказываемых мыслях и поступках с тех пор, как он нарисовался на пороге жилища Николая Эймерика, который совершенно не выглядел как монах. Он не носил тонзуры и одевался в светское платье, за исключением случаев посещения аббатств и монастырей, в связи с чем не уставал таскать за собой сундук с одеждой.
Филь мирился с ним, потому что помнил с их прошлой встречи: отец Николай умён, наделён любопытством и готов сражаться с любым дьяволом, который встретится ему на пути, а ради этого способен и поступиться догмами. Он также мылся не реже раза в неделю, что составляло резкий контраст с его пахучими собратьями. Ещё он неожиданно много знал о демонах, хотя относил их к слугам Сатаны, а не к животному миру, как Филь. В этом монах не отличался от отца Бруно, с которым даже Алекса старалась не спорить, и Филь тем более не собирался возражать отцу Николаю. Зато, как видный слуга церкви, доктор богословия Николай Эймерик экономил кучу денег на постое, легко находя прибежище в монастырских дворах Франции, Наварры, Арагона и Каталонии, пока они полгода гонялись за нергалом по имени Валафар.
Погоня подходила к концу. С момента отбытия из Нового Света Филь завершил круг, снова оказавшись в Венето близ Падуи, и отец Николай утверждал, что это добрый знак. Чума, преследовавшая их по пятам, казалось, навечно осталась у берегов Испании. А демон-делирон, выловленный ими на ярмарке в Барселоне, сознался, что слышал о намерении Валафара вернуться в Падую.
Филя удивила хватка отца Николая, с одного взгляда определившего, что глумящийся над толпой паяц не тот, за кого себя выдаёт. Пока юноша, открыв рот, смотрел на то, как аляповато раскрашенный клоун по мановению пальца заставляет людей совершать что ему хочется, отец Николай прокрался на зады сцены и, воспользовавшись жезлом, обездвижил демона, бросил его в толпу, спрыгнул в неё сам, подтащил тело к своей лошади, перекинул его через седло и, дав шенкеля, ускакал с площади. Филь еле успел его догнать.
Последовавший за этим допрос отец Николай провёл так же быстро. Уверенный, что перед ним демон, а иначе бы жезл не сработал, он несколькими порциями «замораживающего» пламени пресёк череду превращений, в которую ударился очнувшийся привязанным к дереву делирон, что заодно лишило демона большей части его гипнотических способностей. Безжалостно допросив десятилетнюю замарашку с косичками, вид которой решил напоследок принять демон, монах казнил её, не дрогнув под взглядом молящих о пощаде глаз.
Филь не смел и думать, высылая Арпонис отцу Николаю четыре года назад, что монах окажется таким талантливым учеником.
– Брат Николай, а почему вы именно здесь ждёте появления демона? – поинтересовался Филь, первым покончив с едой. – Почему не в Падуе, Тревизо или в Венеции? И почему не завтра, послезавтра, а сегодня? В этой Виченце нет ничего интересного, тут живут одни ювелирные мастера.
– Не будь ты нехристем, Филимон, ты бы знал, почему именно сегодня, – ответил монах. – Сегодня – время рождественской мессы, которая начнётся ровно в полночь по всей Италии.
Филь содрогнулся при мысли, что придётся, как уже случалось, стоять мессу в душной, битком набитой народом церкви. Отец Николай, подметив это, вздохнул.
– Я знал, что ты не встретишь это известие радостно, как положено христианину… Что ж, ты сам лишаешь себя святой благодати!
– Мне хватает того, что я вынужден изображать идиота-послушника каждый раз, как мы оказываемся в обществе ваших святых братьев, – проворчал Филь.
Отец Николай ополоснул пальцы в чаше с водой.
– И, должен заметить, у тебя это талантливо получается. Ты расторопен, обладаешь отважным сердцем и в то же время умеешь молчать, когда тебе это выгодно. Поэтому у меня не умирает надежда ввести тебя в лоно Церкви – ты прирождённая длань Господа!
Филь сунул руки в карманы шерстяного плаща и покрутил в пальцах перстень с печатью, изображавшей собаку, несущую в пасти горящий факел. Этот перстень был подарком отца Николая, расчувствовавшегося в день, когда Филь из озорства наставил Арпонис на спину хозяйки парижской квартиры монаха, нажал на «петлю» и через миг обнаружил себя перед разъярённой веларой, которую и прикончил. Отец Николай тогда сразу подобрел, а после обстоятельного разговора с Филем горячо заверил в своей готовности помогать. Когда же хозяйка очнулась и обнаружила себя постаревшей на двадцать лет, им двоим пришлось быстро уносить ноги из Парижа, чтобы сберечь уши от её воплей.
– Ваш бог пугает меня, мы не сойдёмся в цене, – буркнул Филь.
Монах осуждающе покачал головой.
– Господь – наш отец, а цена здесь – твоя душа, сын мой!
Едва заслышав «сын мой», Филь, как всегда в таких стычках, поторопился напомнить, прерывая готовый обрушиться на него поток слов, к которому отец Николай был склонен в силу избранной им профессии:
– Дорогой брат, вы не на проповеди! И вы до сих пор не рассказали мне, почему выбрали Виченцу.
Монах снисходительно улыбнулся.
– Быстрый умом, ты иногда пропускаешь важные детали! А не сообщил ли нам делирон, что у Валафара появился слуга, демон-обзес, рыскающий по окрестностям в поисках пристанища, достойного его господина? После того, что ты поведал мне о статусе нергалов, я предполагаю, что сие пристанище должно быть не меньше, чем вилла, а то и дворец. То есть обзес, который может быть великолепным красавцем и умеет менять признаки пола, будет искать себе богатую жертву, которую он попытается совратить и поставить себе на службу. Для быстрого совращения нужно выказать стать, что непросто делать под тяжёлыми одеждами в Падуе, Тревизо и Венеции, где в это время часто идёт мокрый снег и день-деньской стоит густой туман. Это хорошо для прячущегося Валафара, но плохо подходит целям обзеса. В Виченце же, как мы наблюдаем, нет тумана, потому что она дальше от побережья, и даже с температурой нам сегодня повезло. Поэтому обзес появится здесь, в чём я не сомневаюсь, и появится именно тогда, когда обеспеченные граждане города начнут стекаться на мессу к базилике Феличе и Фортунато, представляющей здесь наименьшую из всех храмов угрозу для слуг Сатаны, потому что она выстроена на месте языческого некрополя.
Для Филя беседовать с отцом Николаем было зачастую как беседовать с Прением: раз-два – и всё разложено по полочкам. Вот если бы ещё монах пореже вставал за проповедническую кафедру…