– Черт, он ведь даже не знает, что кто-то слышит его. Что я его слышу! – прошептал Йон, пронзенный догадкой и резко поднялся. Минуту он стоял посреди комнаты, напряженно размышляя, затем стремглав направился к ящику с инструментами. Вывалив их прямо на пол, он склонился перед ними, что-то обдумывая. Он подтащил настольную лампу и крепко установил ее посреди разбросанных деталей. И всю ночь маленькое окно его домика не покидал трудолюбивый, желтый свет.
На следующее утро, столь раннее, что еще считало себя ночью, Йон шагал в порт. Он вдыхал холодный воздух, бесстрашный, словно раскаленная сталь. Он вливался в легкие, и выжигал в них все дурное, что только могло накопиться там за ночь. Йон миновал деревянную церковь – символ Хусавика. Она стояла чуть выше, на холме, и Йон привычно замедлил шаг, глядя на нее снизу вверх. В этот ранний час она была заперта.
Йон пошел дальше. Слышался шум океана. Высокие, рваные волны плескались у каменого мола. Лодка ждала на обычном месте. Она уже проснулась и теперь с гулким стуком толкалась боками со своими соседками. Йон прошел по мостку до самого его конца и шагнул на ее борт. Привычными движениями он отвязал веревку и завел мотор. Тишину пронзил ритмичный звук, затем, вволю высказавшись, мотор заработал тише. Лодка плавно тронулась с места, унося в темноту одинокую фигуру человека.
Йон выставил руль и прислушался к ровному урчанию мотора. Закутавшись покрепче от ветра в плотную куртку, он посмотрел в сторону. Там безмолвной стеной стояли горы. С их, обычно белокурых, а сейчас сереющих во тьме верхушек бросались вниз порывы девственно чистого воздуха. Они ударялись о водную гладь, и, оттолкнувшись, игриво вспархивали, а затем неслись дальше, вдаль: к неизменно приветливому, вечно свободному горизонту. Йон запустил руку в карман и нащупал продолговатый предмет, похожий на микрофон. Пальцы ощупали округлые формы, которые нагрелись и теперь будто плавились от тепла его руки. Он вспомнил, как приобрел его, а затем настраивал, и как был поражен, когда в первый раз услышал пойманный звук, как заворожил его голос, исходящий из самых глубин океана. Поначалу он думал, что неверно выставил настройки, потому что, даже находясь в самой близости от поющих гигантов, прибор не издавал ни звука. Йон видел огромные, ребристые бока китов, когда они вырывались на поверхность плотной синевы, падая обратно, они дробили ее в водное крошево. Затем он понял, что прибор способен слышать не всех китов. А лишь одного.
Вдруг гидрофон замигал. Йон прислушался. Сначала он ничего не слышал, но прибор отчетливо выводил данные о присутствии звука. Он торопливо заглушил мотор, и лодка погрузилась в тишину. Лишенная управления, она беспрекословно повиновалась более мощной силе океана и, двигаясь с ним в унисон, убаюканная, проваливалась в сладкий сон. Постепенно Йон смог разобрать вибрирующий гул. Он мелко дрожал на невероятно низкой частоте, и эта игра низкого с высоким заставляла внутренности Йона нервно пульсировать в ответ. Звук поднимался волнами, наращивая темп и громкость, он шел прямо в уши, минуя старые наушники, лодку, океан. Йон полез в сумку и достал еще один аппарат. Он опустил его в воду и нажал кнопку на конце шнура, который уходил вслед за прибором. Датчик замигал. Это означало, что у него получилось.
Йон в точности не знал, какое послание в этот миг родилось от его самодельного прибора и невидимым пассажиром отчалило от борта его лодки, да это было и не важно. Он был уверен, что тихий клич его непременно достигнет своего адресата. Он должен знать! Каждый должен знать. Без этого нельзя жить на свете. Невыносимо, когда тебя никто не слышит.
Светлеющий сумрак утра, лелеющего последние пятна темноты, нес его шепот. Он уносил его за бескрайний, запотевший горизонт, за таинственные, северные фьорды, сквозь невидимые извороты темно-лиловой воды, что колпаком укрывает тайны всех океанов на свете. Хранителем оберегая слова, что достигнут, наконец, своего назначения на частоте 51,75. Долетят, заставляя замедлить свой вечный поиск и замереть от удивления самого одинокого кита на планете. И навеки свяжутся две затерянные в океане времени души, чтобы разбить вдребезги саму лишь мысль о бесполезности, о случайной ошибке в геноме, о природном недоразумении. Нет никакой ошибки. Частота 51,75 существовала всегда. Она ждала, быть может, миллионы лет, чтобы проявиться в тот единственно возможный момент, когда появится кто-то, сумевший отыскать в глубине своего сердца простые слова, что должен услышать каждый:
– Я тебя слышу…
Татьяна Турова
Instagram: @turova-design
turova.info
Люба и метро
– Карловна, домой идешь? – спросил устало Михалыч, снимая большие пыльные рукавицы.
– Иди, Семен, я сама все проверю и закрою.
Пожилой коллега покорно кивнул и пошел, пошатываясь, к стеклянным дверям верхнего павильона метро.
Усталая Москва нехотя засыпала – доносящееся с улицы нервное ворчание двигателей авто постепенно затихало. Суетливых прохожих, спешащих за один день заработать все деньги мира, становилось все меньше. Упрямая столица, как истинный трудоголик, зажигала фонари, чтобы даже во тьме ночи, не дай бог, не расслабиться.
«Кажется, этот город никогда не отдыхает», – подумала женщина.
И, следуя примеру мегаполиса, Люба твердо решила, что сегодня вечером домой не пойдет, останется ночевать на работе. Ничего, что спать негде, подремлет в кресле – никто и не заметит. Степан снова ушел в запой, а в ее пятьдесят два перебирать женихов не приходится. Запаслась батоном, свертком с курицей-гриль из соседнего ларька и книгой. Исторической. Любовь Карловна очень гордилась собой, ведь она будет читать наконец-то не любовный роман, а документальные очерки из жизни русских революционеров.
Нет, отец Карловны не был немцем – свое имя он получил в честь Карла Маркса, его так назвал дед, убежденный коммунист, политработник. Ох, и досталось же по жизни Любе из-за ее отчества. Взять хотя бы ее сожителя Степана – иногда, подвыпив, станет посреди кухни, раскорячится и «Кар-кар-карловна, опять раскаркалась, как ворона, лучше выпей со мной».
Тишина в московской подземке была Любе в новинку. Почетная работница метро с многолетним стажем привыкла к бесконечному однообразному грохоту вагонов, гулу от ходьбы и голосов пассажиров. Все куда-то бегут с пустыми глазами, суетятся. Даже если захочешь пройтись не торопливо – человеческая лавина подхватит тебя своим потоком, только и гляди, чтоб унесла в нужном направлении.
А сейчас ей казалось, что каждый шорох переворачиваемой страницы отражается от округлых стен и потолков, украшенных советской лепниной, становится звонким и протяжным. Проносится вдоль классических колоннад с капителями, ударяется где-то вдали о стены из мозаичного панно с мускулистыми рабоче-крестьянскими фигурами и, впитав в себя дух забытой эпохи, возвращается обратно.
Женщина вдумчиво читала страницу за страницей, в ее воображении стали мелькать картинки событий истории, ярко описываемых в книге. Как вдруг в тишине опустевших тоннелей метро она услышала глухие постукивания и негромкие завывания.
«Может, кто еще задержался?» – подумала Любовь Карловна и, вздохнув, закрыла книгу. Взяла на всякий случай фонарь и стала спускаться по застывшему эскалатору.
Звуки раздавались со стороны самого края платформы, там, где она сужается и переходит в туннель, окутанный проводами и кабелями коммуникаций. Она увидела дверь, которая слегка пошатывалась оттого, что кто-то ее толкал изнутри. Из-за двери раздавались звуки, как будто кто-то негромко напевал себе под нос.